Русь и Орда

Каратеев Михаил Дмитриевич

То, что Мамай сказал «волю великого хана», а не «мою волю», сразу ободрило Дмитрия Ивановича: было общеизвестно, что Мамай имеет обыкновение все свои неудачные действия сваливать на хана, именем которого он правил. И в этом случае, как бы отмежевываясь от хана, он тем самым готовил себе возможность пересмотреть вопрос об ярлыке без ущерба для своего достоинства. Поняв это, Дмитрий с видом полнейшего простодушия ответил:

— Да коли хочешь знать истину, великий эмир, так я в правде тверского князя сперва крепко усумнился. Нешто могу ему верить после того, как он мне на кресте солгал? Вот и подумал я, что нет у него никакого ярлыка, да и быть не может, поелику ярлык на великое княжение хан Магомет-Султан всего лишь запрошлым годом дал мне самому и с той поры и дань, и выход платил я исправно и ни малой вины за собою не знал. Но после,

когда уж стало мне ведомо, что ярлык ему и вправду даден, тотчас выехал я сюда с повинной, полагаясь на мудрость твою и на то, что сумеешь ты отвести от меня гнев великого хана и порадеть о справедливости.

— Ты мог не верить тверскому князю, хотя мне кажется, что он не больший лжец, чем другие русские князья. Но ты должен был поверить ханскому ярлыку! — назидательно, но почти спокойно сказал Мамай.

— Ежели бы князь Михайла, как подобало, приехал прямо в Москву и показал мне тот ярлык, было бы иное дело, — возразил Дмитрий, к которому теперь возвратилась вся его уверенность. — Но он поступил как разбойник: пришел в вотчину мою, к Володимиру, и хотел сести там силой. Коли его володимирцы принять не схотели, нешто моя в том вина? Я сам о случившемся узнал уже после того, как они загнали его аж за тверской рубеж. А ханского ярлыка так николи и не видел.

— Пусть так. Но потом тебя вызывал во Владимир ханский посол, чтобы прочитать тебе ярлык. Ты же приехать не пожелал и посла принять отказался, — снова повысил голос Мамай. — За много меньшие дерзости не столь еще давно с русских князей в Орде снимали головы! Может быть, ты думаешь, что я побоюсь это сделать сегодня?

— Я этого не думаю, великий эмир, но я думаю другое: за такое дело надо бы снять голову с ханского посла, а не с меня. Ежели он был послан ко мне, так и надлежало ему самому приехать в Москву, а не звать меня к себе, куда ему любо. Стало быть, это он не выполнил ханской воли, а не я! Нешто я обязан ехать ко всякому, кто назовется послом, даже вовсе не видя его пайцзы и еще не зная, верно ли он посол али, может, просто какой шутник? А пайцзы его я тако же николи не видел, как и ханского ярлыка!

— Бисмаллах! Я вижу, что хан Магомет-Султан послал к тебе глупца и ты действительно не так виноват, как мне сказали.

— Я знал, что ты это сразу уразумеешь, эмир. Потому и приехал к тебе без боязни, как к праведному судье.

— Чего же ты теперь хочешь?

— Хочу, пресветлый эмир, чтобы ты замолвил свое мудрое слово хану и присоветовал бы ему вновь укрепить меня на великом княжении. Так для него же будет много спокойнее и лучше. А ежели надобно за ярлык что приплатить, так за тем дело не станет.

Мамай задумался. Спрашивать о чем-либо «великого» хана, который был не более чем игрушкой в его руках, он, разумеется, не собирался, а думал лишь о своей собственной выгоде. В это утро он уже получил от Дмитрия богатые дары и за возвращение ярлыка мог получить еще. Но в то же время ему не хотелось потерять и те десять тысяч рублей, которые остался должен тверской князь. Ведь теперь, если великое княжение останется за Дмитрием, он этих денег платить, наверное, не захочет и в том будет прав. Конечно, задержав его сына, можно эти десять тысяч все-таки получить, но тогда все скажут, что он, Мамай, поступил как простой разбойник и взял с тверского князя не долг, а выкуп. Ронять до такой степени свое достоинство Мамай не хотел, а потому, поразмыслив, сказал Дмитрию:

— Я могу уговорить хана, чтобы он оставил ярлык за тобой, если ты приплатишь еще пять тысяч рублей. Но, кроме того, ты должен выкупить у нас тверского княжича, которого его отец оставил в залог, за десять тысяч рублей. Ты этих денег не потеряешь потому, что можешь держать княжича у себя, пока князь Михайла его не выкупит. Но мы, ежели возвратим ярлык тебе, с тверским князем не хотим больше иметь дела.

— Согласен! — сказал Дмитрий Иванович после короткого раздумья. Он сразу понял истинное положение вещей и даже обрадовался возможности наказать Михайлу Александровича за его происки: пусть теперь пропадут зря его десять тысяч, которых он мог бы Мамаю и не заплатить!

— Сейчас и возьмешь княжича? — спросил Мамай.

— Сейчас и возьму, эмир. И чтобы видел ты разницу между московским князем и тверским, который по малости достатков своих должен раздавать под деньги родных детей, сей же час велю отсчитать тебе пять тысяч рублей за ярлык и десять тысяч за тверского княжича!

Глава 45

Ставка

Мамая в ту пору находилась верст на четыреста выше Сарая, на правом берегу Волги, где стоял большой и оживленный татарский город Укек [274] . В нем временно — как здесь говорили, покуда не будет очищен от мятежных ханов Сарай-Берке, — проживал Магомет-Султан со своим гаремом; Мамай же — отчасти по привычке к походной жизни, а больше из присущей ему осторожности — жил в юрте, за городом, в становище особо преданного ему тумена. В полуверсте от его ставки, также в шатрах, расположился лагерем великий князь Дмитрий Иванович со своими людьми.

274

Этот город, упоминаемый в русских летописях под именем Содома, находился на девять верст ниже нынешнего Саратова. В конце XIV в. он был до основания разрушен Тамерланом, а сейчас на его месте находятся села Увек и Ивановское. Археологи находят здесь много интересных вещей, свидетельствующих о том, что Укек был крупным промышленным и ремесленным центром.

В течение месяца, пока Дмитрий ожидал приема у Мамая и у хана, его приближенные, из которых многие находились в Орде впервые, с любопытством присматривались к окружающему и почти ежедневно наведывались в Укек. А в нем было на что поглядеть и чему подивиться.

Город, насчитывавший несколько десятков тысяч жителей, был расположен на самом берегу Волги, у подножия невысокой горы, по мере своего роста взбираясь все выше на ее глинистые склоны. Внизу стояло много больших каменных зданий, красивых мечетей и караван-сараев; на уступах горы лепились глинобитные домики поменьше, но только самые невзрачные и жалкие лачуги были, казалось, достаточно легки и проворны, чтобы вскарабкаться почти до самой ее вершины.

С тех пор как в Орде пошли нескончаемые усобицы и Сарай стал подвергаться частым разграблениям, множество искусных умельцев и простых ремесленников начало переселяться оттуда в Укек, способствуя росту и процветанию города. Но богател он главным образом своей торговлей. Это был первый татарский рынок на водном пути, по которому шли из Булгар и из северных областей Руси всевозможные товары, предназначенные для продажи на юге: меха, кожи, шерсть, кузнечные и шорные изделия, мед, воск, а также моржовая и мамонтовая кость [275] , а главное — соль с Урала. В обратном направлении двигались по Волге ткани, оружие, хлеб, вино, ковры и драгоценная утварь. Многие иноземные купцы, прежде совершавшие все торговые сделки в Сарае, теперь приезжали со своими товарами в Укек, чтобы здесь с большей выгодой поменять их булгарским купцам на собольи и горностаевые меха. Кроме того, и сам Укек славился своими резчиками по кости, искуснейшими гончарами, а в особенности — мастерами по выделке кожаных татарских доспехов, имевших широкий спрос во всей Орде.

275

В северных областях России, а в особенности в Сибири, и до наших дней находят большое количество мамонтовых бивней, которые издавна служили ценным предметом торговли. Вполне заменяя слоновую кость, они стоили гораздо дешевле последней.

В силу всего этого город жил напряженной деловой жизнью и рыночные площади его всегда были полны всевозможных товаров, иной раз и вовсе невиданных на Руси, а потому люди князя Дмитрия Ивановича не упускали случая потолкаться по этим базарам, поглядеть, а то и закупить, что приглянется.

Однажды, в день большого торга, боярин Иван Васильевич Вельяминов, который тоже находился в свите великого князя, прохаживаясь в сопровождении нескольких слуг по рыночной площади города, был остановлен диковинным зрелищем: на плотно утоптанной земле, под стеной караван-сарая, сидел, поджав под себя ноги, изможденный старик с очень темным высохшим лицом и желтовато-серой бородой — точно под цвет его заношенного халата. Старик, приложив к губам коротенькую камышовую дудку, наигрывал что-то жалостливое, а прямо перед ним, в середине большого круга, образованного толпой зевак, стояла на хвосте, покачиваясь из стороны в сторону, большая черная змея с головою, раздутой как пузырь.