Русь и Орда
Шрифт:
— Добро, Ольга Юрьевна! На том и покончим. Но только вот что я тебе напоследки скажу: не бывать тебе и за князем Василием Пантелеевичем! Я его добре знаю. Он тоже от тебя истинной любви захочет, а не единой лишь корысти. И ты его не обманешь! Ну а теперь прощай навек, — и, поклонившись преувеличенно низко, Василий с бурею в душе, но внешне спокойный, покинул княжну.
Сославшись на недомогание, Ольга не вышла ни к ужину, ни к раннему завтраку на следующий день. Когда обеспокоенный этим князь Юрий Ярославич часов в девять утра вошел в опочивальню дочери, он сразу увидел,
— Что это с тобою, дочка? — участливо спросил он.
— Занеможилось мне с вечера, батюшка, — слабым голосом ответила Ольга, — но сейчас уже будто полегчало…
— Ну, гляди. А то, может, знахаря к тебе прислать?
— Не стоит, батюшка… Само пройдет.
Юрий Ярославич прошелся по светлице, с минуту поглядел в открытое окно на убегающую вдаль Оку, затем повернулся и, пристально глядя на дочь, сказал:
— Сегодня с зарею уехал гость наш, Василий Романович. Наказывал тебе поклон передать.
— Уехал… — еле слышно прошептала Ольга. К глазам ее подступили слезы, и только лишь величайшим напряжением всех душевных сил она не дала им воли.
— Слушай, Ольга, — строго сказал Юрий Ярославич, подходя к самой постели дочери, — по всему видать, что у него с тобой был какой-то разговор. Оттуда и нюни твои, да и он со вчерашнего дня был явно не в себе. Сказывай начистоту, что промеж вас произошло?
— Ничего не было, батюшка, — пробормотала Ольга, пряча лицо в подушки.
— Не лги, Ольга! Я тебя насквозь вижу. И дело это поважнее, нежели ты думаешь!
— Просил боярин моей руки, — сквозь слезы вымолвила княжна.
— Ну и что? Видать, ты ему отказала?
— Отказала, батюшка…
— Вот и слава Господу! Почто же убиваться теперь, ежели он тебе не люб?
— Люб он мне, батюшка! Ой как люб! — с отчаяньем воскликнула Ольга, давая волю рыданиям, давно уже рвавшимся из ее груди.
— Что-то я этого в толк не возьму: ведь ты же ему по своей доброй воле отказала?
Ольга ничего не ответила, только зарыдала еще сильней. Глядя на нее с отеческой нежностью, Юрий Ярославич с минуту постоял молча, как бы что-то обдумывая. Потом сказал:
— Ужели же, прося руки твоей, он не открыл тебе свое истинное имя?
— Свое истинное имя?! — воскликнула Ольга, внезапно обрывая рыдания и чувствуя, как все существо ее наливается леденящим страхом. — Нешто он не боярин Снежин?
— Нет, дочка. Это был сам карачевский князь Василий Пантелеевич. Я сразу же это уподозрил, а после мне и слуги сказывали, что, оставаясь наедине, стремянный Никита величал его князем либо Василием Пантелеевичем. И я рад, что Господь вразумил тебя отказать ему, ибо сделать это мне было бы не столь ловко. Родниться же с изгоем нам не пристало: хан Узбек карачевский стол отдал князю Титу Мстиславичу Козельскому, а сам Василий бежит теперь от ханского гнева, не ведаю куда…
Юрий Ярославич хотел добавить что-то еще, но внезапно остановился, пораженный наступившей в горнице тишиной. Последних слов его Ольга уже не слышала, ибо находилась в глубоком обмороке.
Глава 39
Князь добрый и мудрый Константин Васильевич Суждальский княжил пятнадесять лет, честно и грозно бороня отчизну свою от сильных князей
Суздальская летопись
По выезде из Мурома Василий и Никита решили, пользуясь хорошей погодой, продвинуться вперед как можно быстрей, чтобы наверстать потерянную неделю. Для сокращения пути они, вопреки первоначальному намерению, поехали не по стародубской дороге, а вниз, по левому берегу Оки, а затем лесом на Гороховец, стоящий на реке Клязьме, уже в пределах Суздальского княжества. От Мурома до него было верст восемьдесят, и путники добрались туда еще засветло. Город, неоднократно пострадавший от татар и от княжеских усобиц, был мал и невзрачен, но обнесен крепким дубовым тыном, видимо, обновленным совсем недавно.
Переночевав в Гороховце, по совету хозяина постоялого двора, они пустились отсюда прямой лесной дорогой к Волге и, оставив в стороне Нижний Новгород, к вечеру без всяких приключений прибыли в Городец, который находился уже по ту сторону великой русской реки.
Василий, в душе которого еще кипела горечь, всю дорогу был зол и сумрачен. Мысленно он уверял себя, что Ольга не стоит того, чтобы принимать все происшедшее близко к сердцу, или старался, не думая о ней, быть веселым и беспечным. Но не проходило много времени, как перед ним снова вставал волнующий образ муромской княжны, и тогда, внезапно оборвав начатый со спутниками разговор, он принимался нахлестывать своего жеребца, как бы стараясь ускакать от наваждения.
Едва они в Городце устроились на постоялом дворе, Никита, чтобы отвлечь Василия от мрачных мыслей, предложил идти на Волгу купаться.
— Что же, пойдем, коли хочешь, — безразлично промолвил Василий, поглощенный своими невеселыми думами.
Выйдя на берег и отыскав песчаную отмель, они разделись и бросились в прохладную воду. После целого дня езды по августовской жаре купание было истинным наслаждением, и они долго плавали и ныряли, гоняясь друг за другом и резвясь как дети. Повеселел даже Василий.
Выбравшись наконец из воды, они растянулись на песке и несколько минут пролежали молча. Но Лаврушка, давно ждавший случая кое о чем расспросить князя и опасавшийся, что он снова впадет в мрачное настроение, вскорости нарушил молчание:
— Дозволь, батюшка-князь, спросить тебя о чем-то?
— Ну, спрашивай, — благодушно ответил Василий.
— Вот поглядел я сегодня на энтот Городец: город будто невелик, а укреплен гораздо. И стены так поставлены, как ноне уже не ставят. Кто же это его строил и укреплял?
— Тут спокон веку был городок Радилов, должно быть, поставленный еще первыми славянами, вятичами, — ответил Василий. — Достался он потом владимирским князьям, которые его изрядно укрепили против мордвы и булгар. С того времени он и прозывается Городцом Волжским.
— А ведь были же в Городце и свои князья?
— Были. Лет более ста назад великий князь Всеволод, прозванный Большим Гнездом, отдал Городец в удел сыну своему Юрию, который воевал отсюда мордву. Далее здесь княжили потомки того Юрия, и не было, кажись, на всей Руси князей пакостнее городецких. Они уже не с мордвой воевали, а со своими же братьями, не единожды наводили на Русь татар и у всех торчали как чирей на носу, покуда Городец не отошел к суздальскому князю.