Русь. Строительство империи 3
Шрифт:
— Да скажи же что-нибудь! — ее голос сорвался, она шагнула ко мне ближе, чуть не споткнувшись о бочку. — Ты сидишь тут, как пень! Кричи, ругайся, если хочешь! Я же ради тебя старалась, ради всех нас!
Я медленно приподнял бровь. И все. Она сжала кулаки и вдруг рявкнула:
— Да что с тобой такое?! Ты хоть понимаешь, что я для тебя сделала?! Я тебя спасла! Игорь бы тебя убил там, еще в дубраве, если бы не я! А ты сидишь и молчишь!
Голос ее разнесся по лагерю, стражники переглянулись, один хмыкнул, другой покачал головой. Я смотрел на нее, не меняя выражения лица. Трус, значит?
Зачем ей все это? Что она вообще хочет? Спасла меня. От чего? От смерти в дубраве? Так я там десятерых положил. Может, Игорь и вправду бы меня прикончил, но я бы хоть с боем ушел, а не как сейчас — связанный, у телеги, как скотина на привязи. Или она правда верит, что это «лучше для всех»? Для Переяславца, для людей? Чушь какая-то. В этом веке люди без князя — как стадо без пастуха, побегут к тому, кто громче крикнет. К Игорю, например.
А может, это не про людей вовсе? Может, она себя спасти пытается? Или выслужиться перед Игорем? Нет, не похоже. Слишком уж виновато она смотрит, слишком дергается. Если бы дело было в корысти, она бы так не психовала. Тогда что? Любовь к народу? К городу? Ко мне? Я чуть не фыркнул от этой мысли, но сдержался. Нет, не то. Тут что-то другое. Что-то личное, глубоко внутри нее. Месть за отца? Запутанно все.
Она стояла передо мной, тяжело дыша, щеки раскраснелись от крика. Стражники уже потеряли к ней интерес, вернулись к своему костру, тихо переговариваясь. Я смотрел на нее, на эту дрожащую фигурку в плаще, и молчал. Пусть орет сколько влезет. Мне от этого ни жарко, ни холодно. Она сама не знает, чего хочет. И это ее слабость.
Искра еще постояла, глядя на меня, ожидая хоть слова, хоть взгляда, который бы показал, что я ее услышал. Но я сидел уставившись мимо нее в темноту лагеря.
Она дернула головой, будто хотела еще что-то сказать, но потом резко развернулась и ушла. Плащ мелькнул в свете костров, и она растворилась между шатрами. Стражники у огня проводили ее ленивыми взглядами, один хмыкнул что-то про «бабьи истерики». Я только уголком губ дернул.
Голова гудела, тело ныло от усталости. Ночь выдалась тяжелая — драка в дубраве, потом этот лагерь, разговоры с Игорем. Холод с реки пробирал до костей, но я слишком вымотался, чтобы его замечать. Глаза сами закрылись, и я провалился в сон, прямо у телеги. Ни снов, ни мыслей — просто черная пустота.
Разбудил меня тихий шорох. Я дернулся, открыл глаза — ночь еще не кончилась, луна висела низко над рекой. Сердце заколотилось, инстинкт подсказывал: что-то не так. Огляделся. Стражники, что сидели у костра, лежали рядом. Тот, с саблей, уткнулся лицом в грязь, второй, с топором, завалился на бок. У обоих горло перерезано — кровь черной лужей растеклась под ними, блестела в лунном свете. Я напрягся, ожидая удара в спину.
— Антон, тихо, — раздался сбоку знакомый шепот с легкой хрипотцой.
Веслава.
Я повернул голову. Она стояла в тени телеги, в темной рубахе и штанах, как у местных дружинников Игоря. Рядом — Ратибор, так же одетый, с кинжалом в руке, еще влажным от крови. Веслава присела, ловко перерезала веревки
— Вы как тут? — прохрипел я, голос сел от холода.
— Потом, — коротко бросила Веслава, сунув мне в руки сверток. — Одевайся. Быстро.
Я развернул тряпку — одежда киевского дружинника: грубая рубаха, штаны, кожаный пояс, поршни. Плащ с пятнами грязи, чтобы не выделяться. Они, видать, сняли это с кого-то из убитых. Я стянул свой рваный плащ, переоделся, затянул пояс. Все молчали. Веслава глянула по сторонам, проверяя, не идет ли кто, Ратибор вытирал кинжал о траву. Я не ожидал их тут увидеть. А они сюда пробрались, через лагерь Игоря. Это было неожиданно. И очень своевременно.
— Идем, — шепнула Веслава, махнув рукой в сторону леса.
Мы двинулись. Не таясь, как будто свои. Веслава впереди, я за ней, Ратибор замыкал. Капюшону натянули по глаза. Шли спокойно, уверенно, будто возвращались с дозора. Лагерь спал — у костров дремали воины, кто-то храпел, завернувшись в шкуры. Несколько дружинников подняли головы, но, видя нас в знакомой одежде, теряли интерес и отворачивались. Сердце колотилось, но я шагал ровно. Веслава вела нас к северному краю лагеря, где шатры редели, а за ними начинался лес — темная стена сосен и голых кустов.
Мы миновали последний костер, где трое воинов грели руки, лениво переговариваясь. Один глянул на нас, но и он отвернулся. Еще десяток шагов — и мы нырнули в лес. Тьма сомкнулась вокруг, запах хвои ударил в нос, под ногами захрустели ветки. Только тогда я выдохнул.
— Как вы меня нашли? — спросил я, голос все еще хриплый.
— Потом, — отрезала Веслава, не оборачиваясь. — Сначала уйти надо.
Ратибор молча шагал сзади, кинжал уже спрятан. Я кивнул сам себе. Они правы. Вопросы подождут. Главное — мы выбрались. А что дальше — разберемся в лесу.
Мы шли через лес, шаги наши заглушал мягкий ковер хвои и опавших листьев. Ветер гудел в соснах, но голосов из лагеря уже не доносилось — мы ушли достаточно далеко. Веслава вела уверенно, не оглядываясь, будто знала каждый корень под ногами. Наконец деревья расступились, и мы вышли к берегу реки. Луна отражалась в темной воде, серебрила мелкие волны. У кромки, привязанная к кривому дереву, покачивалась лодка — узкая, с низкими бортами, явно рыбацкая.
— Ложись на дно, — шепнула Веслава, кивнув мне. — Оба ляжем. Ратибор поведет.
Я глянул на лодку — тесная. Залез внутрь. Доски скрипнули подо мной, пахло сыростью и рыбой. Я лег на дно, вытянувшись вдоль борта. Веслава забралась следом, легла рядом. Тесно — плечо к плечу, ноги чуть согнуты. Ее тепло сразу ударило в бок, дыхание защекотало шею, и я невольно напрягся. Она пахла лесом и какими-то травами. Не сказать, что мне это не нравилось, но в голове крутились другие мысли.
Ратибор тем временем стянул с себя одежду воина — сбросил кожаный пояс, куртку, остался в одной рубахе, закатав рукава. Теперь он походил на лодочника или рыбака — простого мужика, что таскает сети по реке. Взял весла, отвязал веревку и толкнул лодку от берега. Вода плеснула тихо, и мы поплыли по течению — сразу к Переяславцу.