Русь. Том I
Шрифт:
— Покуда говорить-то пойдешь, их уж сволокут, — сказал он сам себе. И, оглянувшись на обе стороны, торопливо снял двери с петель и бросил их в малинник, чтобы прийти за ними, когда стемнеет, так как неловко попасться с ними барину: чай пить ходит, а ворует, как последний сукин сын.
И на минуту ему стало не по себе при этой мысли: от роду не воровал ничего, но как подумал о том, что двери все равно украдут, так махнул рукой и, закидав их травой, чтобы не видно было с дороги, пошел торопливым шагом к деревне, но уже не через усадьбу,
А недели через две кто-то из мужиков, проходя мимо того места, где была беседка, и наткнувшись глазами на пустое место, только посвистал, сказавши:
— Ну, не воры, сукины дети? Все дочиста! Ни сориночки.
Хозяин иногда видел, как Захар Алексеич, согнувшись, тащил на спине бревно или волок доску, подхватив один конец ее под мышку и чертя другим по дороге. Хозяин все это видел и в первый момент чувствовал возмущение при мысли, что его обирают словно покойника. Но потом он давил в себе порыв негодования и говорил себе, что не стоит связываться, так как все равно через неделю это будет для него далеким прошлым. И у него от одного бревна не убудет.
По саду то и дело шлялись телята, спутанные лошади, ребятишки без шапок; выгоревшие на солнце головы их виднелись, притулившись где-нибудь в бурьяне, около кустов смородины или крыжовника. На лугу тоже постоянно виднелись мужицкие лошади, коровы, которые забирались туда, как к себе домой.
Дело, конечно, было не в убытках, — потому что не нынче-завтра поедут к Владимиру, продадут имение и через несколько дней будут на Урале, — дело было в принципе, в том, чтобы дать почувствовать, что они имеют дело не с пустым местом, а с Дмитрием Ильичом Воейковым, и что он, пока жив и никуда еще не уехал, ни одному человеку не позволит каким бы то ни было образом… Но не хотелось связываться и заводить целую историю. И потому он в этих случаях просто отходил от окна, чтобы не видеть, как его живьем растаскивают, и не портить себе настроения.
Иногда кто-нибудь из мужиков приходил по-соседски побеседовать, сидя на нижней ступеньке крыльца и покуривая трубочку. И обыкновенно, — ответив на обычные вопросы помещика о том, какое будет лето, не ожидается ли продолжительной засухи в виду большой жары, какая будет осень, — пришедший, как бы стороной, заводил речь о том, что у него ось сломалась, а достать негде. И хозяин, под влиянием удачно прошедшего разговора, выявившего общность их интересов и легкость общения, говорил с готовностью:
— Пойди возьми на дворе у Митрофана, скажи, что я велел дать.
— Что вы, господь с вами, нешто можно, — вскрикивал мужичок, испуганно замахав руками, — самим нужна, глядишь, будет. Небось и так уж нету, поди разворовали все, окаянные. Ведь это какой народ.
— А если нет лишней, скажи, чтобы снял с телеги, — говорил помещик, чувствуя возбуждение от своего бескорыстия и от потрясенного
— Господи батюшка, а мы-то!.. Да ты нам все равно, что отец родной.
— Ну вот, я и рад, — говорил хозяин, чувствуя даже мурашки и холодок по спине от чувства умиленного волнения перед своим хорошим отношением. — У меня всегда так, если есть — бери. Конечно, когда иные поступают нахально, тогда… с ними у меня другой разговор…
— Таким прямо голову отвернуть стоит. Им, сукиным детям, только дай волю.
— А когда со мной хороши, тогда для меня большего удовольствия нет, как поговорить с вами просто, по душам. Я помещиков не люблю и с вами чувствую себя гораздо лучше. У меня больше общего с вами, чем с ними.
Почему он говорил это, он сам не знал. Говорилось само, против воли, под влиянием охватившего его чувства внезапной дружбы и любви, благодаря чему хотелось даже отгородиться в глазах мужичка от своего сословия, наговорить в нем чего-нибудь плохого и перейти всей душой на сторону мужиков.
— Вот ты необразованный, грамоты не знаешь, а у тебя ясный взгляд на жизнь, и ты не будешь сок жать из своего брата, потому что тебе понятны и близки интересы трудящихся. А помещики ведь какие есть — он готов ободрать первого попавшегося.
— Это как есть…
— Ни к какой работе они не привыкли, только на вашей шее сидят… А заставь их самих работать да погнуть спину, так вот, как вы гнете, так они и пропадут, как черви капустные. Ни за что не выдержат.
— Нипочем… это что и говорить…
— Иной хоть хорошо относится, потому что чувствует, что не по правде землей владеет, а другой, вот не хуже Щербакова…
— Не дай бог…
— Вот поэтому всегда ближе к народу, чем к своему брату держался, — говорил в волнении помещик.
— Вы — одно слово… таких поискать. Ну, так я пойду, посмотрю насчет оси-то, — говорил проситель. И уходил к сараю.
Если же под руку подвертывалось что-нибудь и кроме оси, он, подумав, откидывал и это, рассуждая, что если барин с телеги готов снять и последнее отдать, так то, что без дела валяется, он и подавно отдал бы.
Благодаря этому не только повычистили, что было на дворе, но и повыкопали прививки в саду, которые все равно бы не принялись у них и погибли, так как в июне дерево не принимается.
Хозяин, однажды увидев в саду одного из мужиков, орудовавшего лопатой около прививка, вспылил и хотел было налететь ураганом на бессовестного нарушителя его прав, но узнал знакомого мужичка, который всего два дня назад был у него, и они говорили по душам. Показалось неловко поймать его за нехорошим делом, и Митенька свернул в кусты, осторожно пригнувшись, пробрался к калитке и ушел в дом.
— Не стоит связываться. Все равно уезжать…
XXIII