Русь. Том I
Шрифт:
Но, кроме этих двух главных течений, было бесконечное множество других, входивших в них, но не как союзники, а как протестанты, на почве часто очень тонких и незаметных для неопытного глаза различий. Это особенно имело место в передовом течении, где их боялись и презирали больше, чем открытых крепостников, которые хороши хоть тем, что их за версту видно.
XLI
Съезд организаторов Общества был назначен в семь часов вечера 25 мая. Но одни, перепутав, приехали раньше часа на три, другие, в расчете на то, что этот
И потом, когда уже нужно было начинать заседание, — все никак не могли всех созвать. Собраться не могли сразу потому, что в зале было скучно сидеть и дожидаться. Поэтому каждый, заглянув в дверь зала, где стоял стол с зеленым сукном, и увидев там только двух-трех человек, говорил себе или своему компаньону:
— Э, рано еще, походим в саду немножко, а когда соберутся, тогда придем.
— Что, не собрались там еще? — кричал кто-нибудь из сада, обращаясь к выходившим.
— Да нет еще почти никого; три человека с половиной.
— Ну что за народ, один раз как следует собраться не могут.
Так что заседание открылось только в одиннадцатом часу, когда многие уже стали поглядывать на часы и ворчать, что собрали зачем-то народ с самого утра и держат до поздней ночи.
Наконец все собрались и, нерешительно отодвигая стулья, стали рассаживаться.
Дворянство разместилось ближе к центру, а купечество заняло места на уголке стола. На другом конце, около Валентина, уселись Авенир, подъехавший после всех Владимир, Митенька Воейков и Петруша, которого Валентину удалось написать в Общество, убедив Павла Ивановича в необыкновенном практическом уме и красноречии Петруши. Старики из дворян несколько тревожно посматривали на эту теплую компанию, рассевшуюся около Валентина Елагина, точно шайка удальцов около своего атамана.
Павел Иванович обратился к собранию с краткой речью, в которой, во-первых, приветствовал объединение различных слоев общества, наглядно доказавшего тесную солидарность всех, несмотря на внешнее сословное разъединение. Затем сказал, что необходимо выработать ближайшую цель Общества, которое в общем призвано, конечно, быть вождем и скрепляющим звеном всех живых общественных сил.
— А в заключение предлагаю выбрать председателя, — сказал Павел Иванович, хмурясь и садясь в свое кресло.
Тут все заговорили разом, и каждому приходилось кричать, чтобы его голос был услышан.
Председателем единогласно выбрали самого инициатора, за что ему только осталось растроганно раскланяться на все стороны. Но лицо его даже при этом не потеряло своей обычной хмурости и серьезности.
Все так горячо приветствовали его, крича и оглядываясь друг на друга, — даже те, которые в первый раз видели Павла Ивановича, — что, казалось, они торжествовали свою давнюю мечту — видеть председателем именно Павла Ивановича.
Кто-то крикнул было — качать, — и некоторые из Валентиновой группы уже сделали движение вскочить из-за стола и, перехватив избранника на дороге, дружно взяться за него, но пропустили момент: Павел Иванович уже перешел к председательскому креслу, остававшемуся свободным
Потом выбрали секретаря — Александра Павловича Самарина, известного любителя охоты и милейшего человека. И ему так же обрадовались и хлопали в ладоши, на что Александр Павлович, растерянно улыбаясь и прижимая руки к груди своей венгерки, кланялся на все стороны. Выбрали помощника секретаря. И ему похлопали, хотя уже меньше.
Задачей первого заседания было только определение точной цели существования Общества и выбор президиума. Поэтому все думали, что к двенадцати часам кончат. Но вышло не то.
Люди, казалось, самые свободные, без предрассудков, которые не могли спокойно слышать о формализме и бюрократизме, когда дошло до дела, вдруг стали такими крючками, что цеплялись за каждую формальность. Кто-то потребовал даже выработки регламента, по которому проходили бы заседания.
Регламент после всяких споров выработали. Но, что было значительно труднее, — заставить соблюдать этот регламент и сорганизовать многочисленное разношерстное общество, чтобы оно не ползло в разные стороны каждую минуту.
Авенир, точно застоявшийся конь, почуявший свободу, то и дело вскакивал с места и кричал, чтобы не нарушали регламента, а сам нарушал его больше всех, потому что постоянно залезал в чужую область: перебивал председателя и с места возражал оратору, когда никто его не просил об этом. А потом и вовсе закричал, что ну его к черту, этот регламент.
— Мы шире регламента, и нас вы не скрутите никакими регламентами, — крикнул он.
— Отдохнул бы немножко, сел, — сказал ему Валентин.
— Не могу, брат, — отвечал Авенир, беспокойно оглянувшись на Валентина, — с тех пор, как ты уехал, ни разу вдоволь поговорить и поспорить не удалось.
Петруша сидел около Валентина и уже мигал слипающимися глазами. Он совершенно не мог бороться со сном, когда ему приходилось слушать речи или печатное слово. Тут его охватывал такой сон, как будто он не спал десять ночей подряд.
— Ты бы записался в число ораторов, — сказал ему Валентин, посмотрев на него сбоку, — ведь говорить хорошо можешь.
Петруша только молча повел своей воловьей шеей и ничего не сказал.
Из регламента выяснилось, что необходимо составить повестку дня. И тут Федюков, до того презрительно молчавший, вдруг спросил, почему среди членов нет представителей других наций, хотя быевреев, которых в городе много, и потребовал, чтобы на повестку был поставлен еврейский вопрос, который требует наконец своего разрешения.
— Разбираться в этом вопросе не наше дело, — сказал, нахмурившись, Павел Иванович, — это дело правительства.
— Ах, это не наше дело? — сказал иронически Федюков.
— Как чуть что, так не наше дело. А где же наше-то? — закричали, как ужаленные, несколько голосов с разных сторон.
— Не говорите с места! Куда вы через весь стол-то лезете?!
— Ну никакого порядка… — говорили недовольные голоса.
— Призовите их к порядку, чего они орут? — надрываясь, кричал тонким голоском жиденький дворянин в куцем пиджачке, сидевший рядом с Павлом Ивановичем.