Русь. Том I
Шрифт:
«И все здесь, может быть, в последний раз»…
Его тянуло проехать к ней воспоминание о той легкости сближения, какая была между ними в прошлую встречу, с оттенком товарищеских отношений.
Товарищеские отношения к женщине не только не запрещались его прежним кодексом жизни, но даже всячески поощрялись, как вид отношений, единственно не пошлый.
С Ириной же у него завязались как раз товарищеские отношения. И потому они были для него совершенно новы, приятны своей неожиданной легкостью и естественностью, далекой в то же время от всего пошлого, то есть бывающего у всех людей.
Поехав
И сейчас же ее лицо, недовольное и непонимающее, осветилось радостным удивлением.
— Вот это кто?… Так скорей же, скорей! — крикнула она полушаловливо, полурадостно.
Митенька, торопливо сняв пыльник и бросив его на перила лестницы, почти бегом вбежал наверх.
— Я ведь одна сижу… и была такая злая… до отвращения… Ну, почему так давно не были? — спрашивала она, когда они, как два встретившихся наконец друга, поднялись на верхнюю площадку около большого венецианского зеркала с мраморными статуями в нишах посторонам и пошли по ряду высоких пустых комнат с огромными окнами и белыми дверями.
— Почему так давно не был?… — сказал Митенька, улыбаясь и глядя на Ирину с выражением, не зависевшим от его вопроса. — Почему давно не был?… Нет, это все глупости!.. — сказал он и, взяв руку Ирины, смотревшей на него с товарищеской лаской и некоторым удивлением при его последних словах, сжал ее и отбросил от себя.
— Ну, а что же не глупости? — спросила с веселым удивлением Ирина, идя рядом в своем легком клетчатом коротком платьице и желтых туфельках на высоких точеных каблучках.
— Не глупости то, — сказал Митенька, — что я презирал всех людей оттого, что боялся их и не умел с ними говорить, а сейчас я себя чувствую так, как будто приехал домой к своему, своему человеку, которому могу говорить все! И мне не нужно даже непременно говорить; я могу молчать, и это меня не будет стеснять. Вы понимаете?
— Конечно! — живо сказала Ирина с прежним выражением товарищеской близости и простоты.
— И главное, — продолжал Митенька, как бы не слушая ее ответа, а стараясь точно выразить то, что он чувствовал, — что здесь нет какой-то пошлой влюбленсти и ухаживания, а просто… просто великолепно оттого, что я в первый раз подошел и увидел, что это чудесно.
С Ириной Митенька чувствовал себя совершенно иначе, чем с Ольгой Петровной, которой мог нравиться и которую мог интересовать только мужчина сильный, хищный, разнообразно тонкий, может быть, даже не совсем понятный. Здесь же он чувствовал такую искренность чистоты и дружбы, что ему даже хотелось сказать что-нибудь такое, чего человек менее искренний не решился бы сказать.
— У меня в такой степени
— Да, — отвечала рассеянно, перестав улыбаться после его предыдущих слов, Ирина. Она остановилась при входе в комнату, повернула голову к окну и, сощурив глаза, смотрела вдаль, точно вдумываясь в его слова. Два темных локона, слегка вьющихся, как и тогда, на балу, спускались у нее около щек. Митенька смотрел на них и старался почувствовать, как они, эти локоны, были недоступно-далеки для него тогда и как они близки теперь!.. Наверное, более, чем для кого-нибудь другого.
— А я — думала… — тихо сказала Ирина, не поворачивая головы от окна и как бы вдруг грустно притихнув.
Митенька испугался, что он своей искренностью достиг совершенно обратного тому, чего желал, и поспешно прибавил:
— Нет, конечно, и я думал, но не так, как… не так! — сказал он с усиленным ударением, надеясь этим выразить желательный для Ирины смысл.
— А как? — спросила она все так же тихо и не поворачивая головы. — Ну, какие же глупости я спрашиваю, — быстро спохватилась она, не дожидаясь ответа. — Идемте в сад.
Митенька взял ее руку и прежде, чем идти, посмотрел ей в глаза и крепко сжал ее руку, как бы вместо слов отвечая этим движением, открытым и сильным, на ее вопрос о том, как он думал о ней. И они, скользя по паркету, побежали обратно по тому же ряду комнат, потом вниз по лестнице, причем Митенька шагал редко, через одну и две ступеньки, а Ирина быстро перебирала каждую ступеньку своими острыми туфельками и смеялась, боясь запутаться и упасть.
У нее, как легкое облачко, сошло с лица то тихое сосредоточенное выражение, какое налетело было на нее от его слов, и она опять весело смеялась.
— У меня сейчас такое чувство, что если бы это было допустимо, я свободно бы говорил вам ты, — сказал Митенька, когда они, запыхавшись от быстрого бега с лестницы, шли по широкой, убитой кирпичом дорожке главной аллеи.
— У меня совершенно то же! — скачала с радостным удивлением Ирина.
Они шли, и оба удивлялись тому, что открывали в себе как раз то, что с общепринятой точки зрения было бы дико, недопустимо, но им сверх ожидания казалось так просто и естественно, что было радостно и приятно сознавать это. И Митенька Воейков невольно подумал, что ни один из светских молодых людей, наверное, никогда не был с Ириной так прост и близок, как он.
И, когда к волосам Ирины пристала паутинка, Митенька, остановив ее, молча снял паутину, а девушка стояла перед ним доверчиво, и только немного испуганно ожидая, не червяк ли ей попал в волосы. Ему даже хотелось найти у нее на платье какую-нибудь соринку, чтобы еще раз так просто прикоснуться и увидеть с ее стороны такую же простоту и странную близость отношений, которая проявлялась в этом уверенном товарищеском прикосновении без обычных при этом просьб о разрешении и извинений. И это с девушкой высшего круга, которую он видит только в третий раз.