Русь. Том I
Шрифт:
Запыхавшись, они вбежали в аллею. Молодая женщина, подняв локти и сильно дыша после бега своей высокой грудью, оправляла сзади разбившуюся прическу, взяв черепаховую гребенку в губы:
— Пусть его там сидит; он меня мучает целое лето. И представьте себе его манеру ухаживать за женщиной: он словами убеждает меня отдаться ему.
— Бог знает что! — сказал Митенька.
— Постойте! — шепнула Ольга Петровна, вдруг остановившись в темной аллее и слегка ударив Митеньку по руке, чтобы он молчал. — …Нет, так, показалось. Мужчина интересен только тогда, когда он умен,
— В том-то и дело! — сказал Митенька.
Они шли по темной аллее, натыкаясь ногами на выступавшие корни и пригибаясь под низко нависшие ветки лип, когда они задевали за голову.
Вдруг Ольга Петровна, на секунду задержавшись, близко посмотрела на Митеньку, взяв его за руку в темноте аллеи, как бы стараясь заглянуть ему в глаза. У Митеньки замерло сердце, так как у него мелькнула мысль: что он должен делать? Он еще не сообразил ничего, как Ольга Петровна, странно улыбнувшись, оттолкнула его руку и шепнула:
— Ну, бегом!
И они побежали по дорожке до террасы, смеясь и толкаясь в темноте.
Хотя в сущности оставалось неизвестным, зачем требовалось убегать в темную аллею, но Митенька после этого сразу почувствовал себя свободнее.
— Куда же вы исчезли? — сказал Федюков, стоя в дверях будуара.
— Я ходила показывать Дмитрию Ильичу земляные груши, он их никогда не видел. Теперь вот что я вам покажу: выдвиньте этот ящик и давайте мне его на колени. Сами садитесь сюда, — она указала место рядом с собой на диване. — А вы, может быть, сыграете нам что-нибудь?
— Что же мне сыграть?… — сказал Федюков, пожав лениво плечами. Однако сел за рояль.
Он, сидя к ним спиной, играл, а Ольга Петровна выбирала из ящика фотографические карточки, показывала их Митеньке, и они оба, склонившись головами, рассматривали.
Причем Митенька, как бы нарочно потешаясь над Федюковым, изредка прикасался к теплому полному плечу молодой женщины своим плечом.
Она заметила это, взглянув на игравшего Федюкова, шутя погрозила Митеньке пальцем и несколько секунд странно внимательно посмотрела на него.
— А почему вы закрыли эту карточку? — спросил Митенька, положив свою руку на ее, и, глядя ей в глаза взглядом, показавшим, что карточка только предлог, тихо, ласково сжал ее руку.
— Нельзя… — сказала молодая женщина, на секунду оставив свою руку в его руке, потом быстро отняв ее.
Щеки ее, как будто разгоревшись от близко стоявшей лампы и от наклоненного положения, раскраснелись.
— Ну, довольно… больше ничего не покажу… — сказала она, как-то поспешно вставая, — дайте ящик.
И когда Митенька подал ей ящик, в то же время упорно глядя на нее, она вдвинула его, не взглянув на Митеньку.
L
Митеньке Воейкову для ночлега отвели кабинет Павла Ивановича, и он, ложась спать в этой чужой комнате, чувствовал себя необыкновенно хорошо.
У него было настроение подъема и счастливого возбуждения.
Он открыл окно. Где-то всходила луна.
Полянка
Митенька, высунувшись в окно до пояса, несколько раз жадно вдохнул тихий и свежий воздух ночи — не потому, чтобы ему было душно, а потому, что наверху, в комнатах Ольги Петровны, были открыты окна, и она могла его услышать. Но там все было тихо.
Спать ему не хотелось, он тихонько вылез через окно в сад. Спрыгнув в крапиву около фундамента и пройдя по осыпавшимся кирпичам, вышел на дорожку.
Одна боковая белая стена дома, освещенная сквозь ветки деревьев луной, возвышалась над темневшей в тени зеленью. Темные закрытые окна не обнаруживали никакого присутствия жизни за ними, и только ближе к углу дома два верхних маленьких окна антресолей были открыты, и в них виднелась пустая темнота комнаты. Это были окна спальни хозяйки дома.
Митенька стоял на площадке, смотрел на эти два открытых окна, на небо, освещенное луной, которая уже поднялась над темневшим парком, прислушивался к ночным звукам трещавших в сырой траве кузнечиков, к дальнему кваканью лягушек, и ему было приятно сознавать, что он не дома, а где-то в чужом имении, где два часа назад молодая красивая женщина сидела очень близко около него на диване. И вот она сейчас спит за этими окнами… Во всем этом было что-то необыкновенное.
Митенька не знал, сколько сейчас времени, И ему не нужно было это. Хотелось ходить одному по спавшей усадьбе, около этого большого белого дома, и прислушиваться к ночным звукам и к тому чудесному ощущению, какое было в нем.
А может быть, она сейчас и не спит. И ему хотелось, чтобы она выглянула в окно и неожиданно увидела, что он стоит ночью один в саду и смотрит на ее окна.
Он спустился по березовой аллее к пруду в широкую лощину, по берегам которой стояли редкие березы, освещенные слабым светом неполной луны. Над прудом мелькали летучие мыши. И ему уже мгновениями казалось, что он не в усадьбе Ольги Петровны, а неизвестно где — один с этим небом и этой теплой ночью.
И еще больше он понял Валентина, что значит жить вольной жизнью, без всякой привязанности к своему очагу и к определенному клочку земли. Без всяких обязательств перед людьми, перед своей совестью, долгом, всякими законами. И теперь уже совсем ясно созрела мысль и решение, с которым он ехал к Валентину.
«А как же Ирина?…» — мелькнула у него на одну секунду мысль.
— Ну, это как-нибудь там устроится, — сказал вслух Митенька, употребив эту фразу, как обычное разрешение всяких трудностей и сложных вопросов. — Я заеду к ней завтра, — там видно будет.
Он пошел к дому, чтобы лечь спать, и, взойдя на горку, остановился еще раз окинуть все взглядом.
Под горой неясно виднелся пруд; за ним в просвете аллеи — поле ржи, блестевшее от месяца, и поперек аллеи неподвижно лежали лунные тени.