Русалка и зеленая ночь
Шрифт:
Вместо лестницы на этажи за дверью обнаружился тускло освещенный коридор с затхлым воздухом и полом, покрытым старой желто-серой и коричневой, уложенной в шахматном порядке, плиткой. Бормоча про себя проклятья, доктор упрямо двигался вперед, а парочка уныло плелась за ним, пока они, наконец, не наткнулись на облупившуюся дверь, распахнули ее и… неожиданно вышли на площадь сумеречного города.
– Где это мы? – удивился Даня и оглянулся. На двери за его спиной висела табличка с надписью «WC». Оторопев, вся компания ломанулась
За столом со свернутыми отрезками туалетной бумаги и салфетками сидела полная пожилая женщина.
– Проходите, проходите, – сказала она гостеприимно. – Мальчики сюда, девочки – дальше. – И добавила с затаенной гордостью: – У нас бесплатно.
– Что за чёрт? – буркнул Блюмкин, и они вышли обратно в город.
В легком отупении друзья молча стояли на площади. Тут и там, предлагая свои услуги, сновали таксисты. Доктор поймал мотор и попросил доставить их в номера.
– Извините, а в каком мы городе? – спросил он у водителя по пути.
– Ни в каком, – ответил тот неприветливо.
– А сколько стоит проезд? – поинтересовался Даня.
– Нисколько.
Смысла спрашивать что-то еще явно не было.
… Это был странный ночной мир, где время остановилось на полуночи и секундные стрелки часов тикали туда-сюда, оставаясь на месте. Лишь на первый взгляд все здесь было так же, как в любом большом городе: интеллигенты посещали балет, бомжи слонялись по закоулкам, бандиты кутили в злачных клубах… Но трамваи вдоль темнеющих в полном безветрии городских аллей позвякивали здесь сами по себе, без вагоновожатых, с добрыми таксистами тут расплачивались разговорами за жизнь, а со злыми – тактичным молчанием, в газетах же можно было встретить заметки любых эпох. На открытии номера, как правило, печатались интервью с героями некрологов…
Друзья разместились в гостинице «Атлантида». Причем несколько нахальным способом – проскользнув мимо задремавшего портье и прихватив со стены три ключика. Они надеялись, что когда наступит утро, они смогут объяснить ситуацию, расплатиться и задержаться тут, пока все не станет окончательно ясно… Но случилось неожиданное. Неизвестно, сколько они ждали, может, часы, а может быть, и целые сутки, но утро так и не наступило. И денег за жилье никто не потребовал, хотя персонал обсуживал их так, будто они щедро заплатили вперед.
Все здесь были приезжими, но жили, как привыкли на прежнем месте – каждый на своем. Одни при этом задумывались о прошлом и будущем, другие, наоборот, старались не заморачиваться. Аркадий Эммануилович поначалу метался по городу, обивал казенные двери и многочисленные конторы в поисках ответа, где они находятся и зачем. Но ответ ускользал. Он даже встретил двух-трех унылых знакомых, но ничего не добился и от них. Ответа на вопрос, что они здесь делают и как собираются быть дальше, доктор не получил. «Какая теперь разница? Разве это теперь имеет какое-то значение?» – отвечали ему со вздохом и шли прочь – кто на службу, кто в кино, кто в кабак.
В конце концов, Блюмкин отчаялся и тоже стал проводить вечера в гостиничном
Как-то раз, кода в зале играла струнная музыка и стукались шары на бильярде, в глубине, в табачном дыму, доктор заметил очень пьяного человека в смокинге в компании двух бледных проституток в изъеденных молью мехах. Был он плотной комплекции, давненько небрит, но в пижонском вечернем костюме. Он то и дело покачивался над столом и, выпячивая нижнюю губу, с чем-то горестно соглашался. Что-то странно знакомое показалось в нем Блюмкину.
– Простите, а вон там, это кто? – спросил Аркадий Эммануилович у бармена, нарочно повернувшись к компании спиной.
– Этот-то? – протирая стаканчик салфеткой, отозвался бармен шепотом и слегка улыбнулся. – Да как вам сказать… Я здесь еще с советских времен верчусь. Славное было время. – Довольно-таки буржуазный с виду бармен вздохнул. – Я тогда в Одессе буфетчиком в Отраде работал. Бывало, и киноактеры ко мне заглядывали с киностудии. Особенно помню Валентину Серову. В стране голод, а она вся в бриллиантах, кругом репортеры вьются, того и гляди, от фотовспышек ослепнешь. Эх, замечательная была женщина. Актриса! Жаль, что теперь не заглядывает…
– А что так? – спросил доктор.
Бармен с сожалением развел руками:
– Увы, она покончила с собой…
Доктор, соболезнуя его горю, покивал и осушил стаканчик грейпфрутового коктейля. Потом, поморщившись и помотав головой, вновь посмотрел в конец зала, где заинтересовавший его тип уже в одиночестве лежал лбом на столе. Бармен, не спрашивая, доктору повторил.
– Простите, но все же по поводу вон того… – продолжил, было, расспросы Блюмкин, но бармен уже обслуживал другого клиента. – Э… – бессильно добавил Аркадий Эммануилович и вновь уставился сквозь клубы табачного дыма на чем-то заинтриговавшего его пьяницу.
Доктор выпил еще, а затем, пошатываясь и хватаясь за плечи сидящих за столиками посетителей, побрел по проходу выяснять, чем же зацепил его этот гражданин в костюме. Подойдя, он схватил его за короткие потные волосы, поднял… И тут же в ужасе уронил. Голова мощно стукнулась лбом о стол и сказала:
– Ой.
– Но этого не может быть! – вскричал доктор. – Ванечка, это ты?
– Я, – ответила голова, не поднимаясь.
– Но как? Ты же скончался у меня на руках! – показывал свои ладони и растопыренные пальцы доктор. – На телестудии в Киеве мы подобрали тебя раненого. Но в машине ты умер!
– Уж чего Бог положил, того, как говорится, не переменить, – ответил Ванечка с полуоткрытыми глазами, икнул и весомо добавил: – Простите, доктор за откровенность, но что же тут удивительного? Ведь вы тоже, как вы выражаетесь, скончались. Вот мы с вами тут и встретились.
– И действительно, – согласился Аркадий Эммануилович, вдруг в полной мере осознав этот факт, и утер платком пот со лба. – Действительно. Так и есть.
– Ну, так дайте, Аркадий, как вас там по батюшке, я вас расцелую, – сказал Ванечка. Доктор рухнул в его объятья, и они с грохотом скатились под стол.