Русалка и зеленая ночь
Шрифт:
– И мне, – подхватила Маша.
– А пойдем, Машенька, к тебе, – предложил Ванечка. – Посидим своей компанией…
Остаток этого лихого вечера они пили портвейн под номером 32 дома у Машеньки. Даниилу она отказала бы, но ранить сердце добрейшего Ванечки девушка не смогла.
Вот тогда-то, довольно быстро дойдя до Ваничкиной кондиции, наш юный крановщик начал рыдать и рассказывать трагедию своей жизни.
– Я же люблю ее, люблю больше всей вселенной! – плакал он. – А она такая холодная…
Машенька, демонстративно заткнув уши, уселась к
Ванечка, внешне – стандартный русский мусорщик бомжеватой внешности с круглой небритой ряхой и в вечной вязаной шапочке-«петушке», готов был не только подставить своему сопливому другу грудь, но и разрыдаться сам.
– И вот теперь она, мертвая, лежит там, в морге, или, может быть, изменяет мне с каким-нибудь красивым очкастым патологоанатомом, – сипло нес Сакулин уже полную ахинею. – Сволочь! Ненавижу! Ну не могу я так больше, Ваня, – захныкал он. – Не могу я вынести этой жизни…
Сказав это, Даниил залил горе очередным стаканом портвейна. Ванечка, травмированный в самую душу, вылупился в Машенькину спину и выпятил нижнюю губу – так, будто его отшлепали. Опомнившись, он торопливо опустошил стакан, и когда он морщился, его красные глаза наполнились слезами, а гримаса сострадания неожиданно превратилась в гримасу неизбывного горя. Резким выпадом он обхватил Даню руками и разрыдался наконец на его впалой груди, оставляя на белой рубашке крановщика практически туринский отпечаток.
Когда оба несколько успокоились, но объятия их все еще были тесны, Ванечка сказал икающим голосом:
– Скажи мне, друг мой, что я могу сделать, чтобы хоть как-то смягчить твои терзания?
– О, Ванечка! – отчаянным, полным безнадежности голосом воскликнул Даниил и принялся слезно расцеловывать обветренное, красно-серое лицо родного человека.
… Что было дальше, Даня наутро не помнил. Проснулся он с ощущением несвежести во рту и небритости той щеки, под которую была подложена рука. Волосы на его тяжелой голове торчали дыбом, а внутри нее стоял такой звон, будто его оглушили рельсом, и этот самый рельс, словно камертон, до сих пор держит свою невыносимую ноту. Его душевное состояние наиболее сопоставимо было, наверное, с чувствами гражданина Шарикова, который, проснувшись после операции, обнаружил, что он опять собака.
Первые десять секунд Даня старательно соображал, какая из окружающих его плоскостей все-таки является полом, чтобы плюнуть туда. Отчаявшись, он смачно харкнул на ближайшую и поплыл к раковине, чтобы попить воды. И вот тут… Неизвестно откуда взялись у него силы, но закричал он так, будто станция падала на Землю. В этом-то протяжном гортанном крике он и пришел в себя. А придя, испугался, что соседи вызовут орбитальную милицию, и судорожно закрыл пасть ладонью.
Разодетая как прожженная шлюха, в кружевных чулочках, пристегнутых пажиками к трусикам, Русалочка сидела тут, привязанная к стулу, вылупив свои фарфоровые накрашенные глаза. И волосы ее, заплетенные в
5
Когда феникс садится на насест,
он делает это хуже, чем курица.
А было так. Напившись вчера до посинения, Ванечка глубоко проникся горем Даниила и по-отцовски пожурил товарища за малодушие. Он решительно поднял его на подвиг и, вывалившись из квартирки прикованной к телеэкрану отличницы, друзья прямиком направились в скорбное хранилище усопших. Но путь этот оказался не столь прямым и кратким, как им хотелось. На полдороге их остановила милицейская карета, и из окошка высунулся лейтенант:
– Куда, откуда и зачем?! – поинтересовался он.
– По любовным делам, – с вызовом ответил Ванечка и слегка грузанулся, стоит ли добавить «в морг». Но решить не успел, так как милиционер, внимательно оглядев обнявшихся друзей, понял все по-своему.
– А-а, – кивнул он с дурашливым участием. – Ну, это у нас не возбраняется. Только напиваться-то так зачем?
– Для храбрости, – пискнул Даниил. Ведь и впрямь, не напейся он так, никакими уговорами его было бы не заставить опять отправиться в царство суровой моржихи.
– Боишься? – усмехнувшись, гнул свою линию мент. – В первый раз, что ли?
– Во второй, – признался Даня.
– Так ежели во второй. Зря тогда боишься, малохольный.
Из кареты раздался радостный гогот ментовского напарника.
– Отставить страх, резьба-то уже сорвана, – добавил лейтенант.
Не въехав в замшелую шутку про резьбу, Сакулин понял только то, что милиционер его порыв одобряет.
– Спасибо вам, товарищ майор, – сказал он серьезно (он видел на погонах две звездочки, но думал, что это у него двоится в глазах). – Есть отставить страх.
– Какой же я тебе майор? – удивился мент.
– Самый на-на-настоящий, – осознав свою ошибку, стал оправдываться Даня. – Только будущий. Вот увидите.
– Экий ты ловкий, – усмехнулся лейтенант. – Ну, ладно, спасибо на добром слове. Проходите с богом.
– А пошли с нами?! – невпопад предложил душевный Ванечка.
– С вами? – удивился лейтенант. – Э-э… Нет, ребята. Жалко прямо, но с вами – никак. Служба, понимаете ли.
– Товарищ милиционер, – не унимался любвеобильный Ванечка, – а можно мне вас поцеловать на прощание?
Гогот из кареты раздался еще куражестей прежнего.
– И взасос, конечно? – мрачнея, уточнил лейтенант.
– А как же ж еще?! – все так же радостно вскричал Ванечка.
– Может, тебе еще и минетом услужить, брат мусорщик? – в голосе лейтенанта послышалась усталая угроза.
– Да нет, не стит, – не заметив ее, с сожалениям вздохнул Иван. – Теперь ведь пост на Руси. А я такой человек, что и за тысячу рублей не захочу оскоромиться.
Мент немного помолчал, пристально вглядываясь в лицо Ванечки и решая, дурак тот или издевается, потом сказал недобро: