Русалка
Шрифт:
Такая возможность несколько смущала его несмотря на самые лучшие чувства, и чем больше он старался не думать об этом, тем сильнее становилось его замешательство. Он пошатываясь отошел в тень, сделав большой круг возле Ууламетса и его дочери, пряча пылающее лицо. Она наверняка решила, что он законченный дурак, и даже наверняка могла возненавидеть его, особенно потому, что он обладал, как говорил старик Ууламетс, определенной ловкостью, и, кроме того, спал в ее доме и расспрашивал о ней у ее отца…
Таков был его опыт домашних взаимоотношений, в которых, к сожалению, у него всегда была роль человека, сующего нос в чужие дела.
Он
13
Ивешка (так звали девушку) все говорила и говорила со стариком, их голоса звучали так тихо, что Петр мог слышать шум дождя за стенами дома, но он все равно продолжал наблюдать за ней и старался даже поймать обрывки слов из ответов, которые давал Ууламетс: как он был напуган тем, что она утопилась, или попала в какую-то беду и пыталась убежать, но девушка отрицала все его предположения…
— Я пошла прогуляться вдоль реки, — сказала она мягким тихим голосом, — и тут меня поймал водяной. Мне бы следовало было узнать его. Но ведь я никогда ничего не слушала… А он выглядел как обычный путник…
Петру показалось это очень странным. Едва ли кто-нибудь ожидал встретить здесь путника за последнюю сотню лет.
Но он неожиданно понял, что именно русалка уничтожила всякую жизнь в этом лесу. Лес стал мертвым. Сколько же могло пройти с тех пор лет?
А сколько же тогда было лет ей самой? И сколько лет Ууламетсу? Разве мог бы кто-нибудь в его возрасте иметь такую молодую дочь?
—… и я подошла к нему слишком близко, — продолжала девушка живым голоском, совершенно спокойно рассказывая о вещах, которые заставили бы побледнеть взрослого мужчину. Петр подумал, что ее спокойствие и весь облик скорее напоминали ему княжну: и лицо, и руки были словно созданы для того, чтобы быть убранными в золото и жемчуга. На ней же было лишь одно тонкое белое платье с порванными грязными рукавами. — Он попросил у меня помощи, а я оказалась просто дурой. Он тут же принял свое настоящее обличье и обхватил меня своими кольцами. Дальше я помню только, что оказалась в реке и захлебнулась водой. Вот и все.
Старик крепко обнял свою дочь. Однако Петру показалось, что в этом проявлении отцовских чувств и в том причудливом тоне, которым Ууламетс говорил ей о своей любви, была изрядная ложь. Если бы его родной папаша, большой любитель поиграть в кости, хоть раз в жизни обнял его подобным образом и сказал бы что-то подобное таким же восторженным тоном, он решил бы, что с его отцом не все ладно. И поэтому, услышав эти потоки красноречия от Ууламетса, он почувствовал, как мурашки поползли у него по коже.
Но, однако, его продолжали грызть сомнения относительно собственных умозаключений, поскольку Илья Кочевиков никогда не являл собой пример отца, и Петр ощущал в душе знакомое негодование от того, что смешивал свои старые представления об Ууламетсе и новые размышления о том, что могло произойти с его дочерью…
И как давно это было? И кто, в конце концов, была ее мать?
— Я знала, — продолжала, тем временем, Ивешка, по-прежнему склонив голову на плечо отца, — что если кто-нибудь и мог помочь мне, то это мог быть только ты. Я так хотела рассказать тебе о своем раскаянии. Я все время
Она опять заплакала.
— Тише, тише, — проговорил Ууламетс. Он гладил ее волосы и убаюкивал ее.
Такой нескончаемый поток нежности вызвал явное замешательство у Петра, и тот не нашел ничего лучше, как заняться изучением хитросплетений деревянных волокон на поверхности стола и созерцанием световых бликов, отражавшихся от поверхности стального клинка. Сейчас ему больше всего на свете хотелось покинуть этот дом, и он желал этого так же страстно, как, видимо, делал и Саша, но, к сожалению, другого убежища, кроме этого, у них не было. Ему хотелось встать прямо сейчас и с грохотом и шумом налить себе водки и задать наконец этой девушке свои самые неприятные вопросы, в том случае, конечно, если она не была безумной и разговор с ней мог завести неизвестно куда. Она могла и обидеться, а он не хотел этого, хотя, на самом деле, был очень далек от того, чтобы хотеть что либо от мертвой девушки, чьи кости, очень возможно, он мог трогать сегодня утром на дне реки. Это совершенно не входило в его жизненные планы.
Поэтому он по-прежнему продолжал сидеть рядом с Сашей, который сейчас больше всего напоминал ему тихую мышь, в то время как Ууламетс наконец предложил своей дочери отдохнуть.
— Я больше чем уверен, что эти молодые господа вряд ли сами догадаются уступить свое место около очага, — сказал старик. — Ты будешь спать в своей собственной постели сегодня…
Петр слегка, но с некоторым достоинством наклонил голову, а Саша же попытался встать и поклониться, насколько позволяла это сделать лавка, когда Ивешка взглянула на них, испуганно опустив глаза, и проговорила слова благодарности своим необыкновенно мягким голосом, с которым могла рассчитывать на значительно большее, чем просто место около огня.
Ууламетс подошел к своей кровати и начал вытаскивать из-под нее еще одну, меньшего размера. Саша соскочил с лавки и начал помогать ему. Петр же просто продолжал сидеть за столом, глядя на Ивешку, которая наблюдала за ними. Она стояла перед очагом, озаренная отблесками огня, который позолотил ее белое платье, а распущенные, теперь уже сухие волосы опускались вниз, образуя в воздухе волну золотистого света.
Он напомнил самому себе про Киев, куда так неумолимо стремился, и о том неоспоримом факте, что Ууламетс вряд ли потерпит пребывание мужчины в доме рядом с его дочерью, особенно если учесть ту оценку, которую ему сделал старик. Несомненно, что выселение от очага было намеком на то, что старик не будет больше возражать, если они покинут его дом.
А это означало, что завтра они смогут отправиться в путь вдоль реки, без всяких слов благодарности, прихватив с собой хотя бы половину той провизии, на которую рассчитывали, и… полная победа будет одержана!… а старый скряга может оставаться в этом мертвом лесу, держа дочь на замке…
Не имеет большого значения, что условия жизни в этом лесу частично лежат и на ее совести. Теперь она больше не призрак.
Так ли? Разумный человек должен все-таки обдумать все до конца, прежде чем ложиться спать в темном углу под столом.