Русалки-оборотни
Шрифт:
— После. Как придумаю, так и приду. Хорошо?
— Ладно, — огорчившись, кивнул кузнец. — Только ты это, хватит меня Кузьмичом звать, а? Вместе ж на козах катались.
— Вспомнил! — засмеялась Глафира. — Когда ж это было! Ты теперь вон, вдвое меня выше стал, кулачище с голову. Дяденька.
Кузнец засопел, не нашел, что ответить, и неохотно поплелся восвояси.
Глафира же, продолжая рассуждать сама с собой, прикидывать, отправилась дальше. На условленной полянке ее уже заждались.
— Ну наконец-то! — воскликнула Наташа, завидев подругу. —
Девушка служила горничной в усадьбе купца Перинина (она располагалась недалеко от Малых Мухоморов, на другом берегу озера) и от барышни своей, большой любительницы иностранной культуры, нахваталась разных непонятных словечек.
— О, мон дье! Ты вся в грязище! — ужаснулась девушка слегка потрепанному виду визави. — Что случилось?
— Пустяки, — махнула рукой Глаша, — В овраг свалилась. Но книжки целы, вот.
— Нонсенс! В овраг свалиться — это не пустяк. Наверняка ты себе что-нибудь сломала. А не сломала, так вывихнула!
— Глупости, — сказала Глафира, усаживаясь рядышком на ствол поваленной березы, очень удобно застрявшей в вилке соседней, У-образно растущей липы.
Внимательно оглядев подругу и спереди, и со спины заглянув, Глаша разочарованно спросила:
— А ты что же, новых книжек мне не принесла?
— Ой, слава богу, барышня уж все шкафы перечитала! — поделилась радостной новостью Наташа. — Теперича в город просится, а батюшка не пущает. Говорит, много читать вредно, и так худая — замуж никто не берет. Говорит — лето, гуляй больше, в городе здорового воздуха не сыщешь. А она ему: воздух везде одинаков, что в городе, что в деревне. Этак я, говорит, от скуки быстрей зачахну. Вот такой казус.
— Да, казус, — уныло согласилась Глаша. И угостила подругу кислым яблочком.
Та, аппетитно захрумкав, продолжила воодушевленно описывать душевные муки и страдания своей госпожи.
А барышня Наташина была и впрямь серьезно больна — хандрою, тоскою и зеленым сплином. Зеленым — потому как напасть эта случалась с ней исключительно летом, когда батюшка, купец Перинин, привозил дочурку в деревенскую усадьбу — в жуткую глушь, на свежий воздух и молоко, поближе к природе, дабы, напитавшись зелеными соками, с новыми силами встретить осенью светский сезон в столицах, а то и в Париже с Лондоном. Дочь философию отца не разделяла и не одобряла. И вообще деревню не любила. Но против воли родительской ничего поделать не могла. Потому придумывала себе всяческие развлечения сама. А воображение у барышни было весьма развито. Недаром столько книжек перечитала — полки ломятся.
Нынешним летом барышня Перинина вздумала воспитать в своих горничных широту взглядов и смелость суждений. Для чего избрала довольно простой способ: прочитав какую-либо книгу сама, давала по очереди прочесть ее горничным. А после проводились дискуссии со спорами и аргументацией — в общем все, как велели древние греки.
Однако Наташе греки не указ. Свободомыслие бурлило у нее в крови от рождения, и тратить драгоценные часы досуга, погибая над толстыми томами, ей
И вот нынче, когда у барышни наконец-то иссякли запасы литературы — к радости Наташи и искреннему огорчению Глафиры, девушки в последний раз завели беседу на тему изящной словесности:
— …А после того, как чудовище придушило его жену, доктор преследовал свое ужасное создание, пока сам не умер. Ну и в конце чудище тоже помирает, — закончила рассказ Глафира.
Наташа, поднесшая было ко рту надкушенное яблоко, так и сидела, застыв с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. Вот уж с четверть часа.
— Ой, — сказала наконец горничная, опустив руку, лишившись аппетита от переживаний. — И этакую страсть мадама написала? Кошмар! Куда только ее муж смотрел! Нет, вот зачем, скажи, пожалуйста, мне читать такую пакость?! Мертвяки, чудища, доктора сумасшедшие! Фу! То-то барышня теперь по ночам не спит, все на озеро ходит луной любоваться. Заснешь тут, с таких ужасов!
— А по-моему, Наташ, это очень душещипательная история.
— Да уж! Зубостучательная.
— Нет, правда! Только представь, что бы ты чувствовала на месте чудища, если б после смерти тебя снова кто-то оживил, заново сшив из разных кусков протухшего мяса?
— Ой, мне худо! — запричитала Наташа, обмахиваясь передником и закатывая глаза. — Ничего б не чувствовала! И вообще сейчас чувств лишусь! Замолчи, пожалуйста! Дай лучше яблочко укушу…
Кислые плоды быстро помогли прийти в себя. Девушки, думая каждая о своем, помолчали. Тишину на цветущей поляне, испещренной мозаикой солнечных бликов, нарушали лишь гудение шмеля, однообразная песня кукушки, едва слышная за шелестом листвы, да дружный хруст жестких яблок.
Устав считать «ку-ку», Глафира сплюнула семечку и решительно поднялась:
— Ладно, мне пора. Нужно еще помочь дедушке с монахами разобраться.
— Ну-ка стой, ма шер! Ты мне не говорила — какие такие монахи?
— Да так, — уклончиво ответила Глаша, отряхивая подол, будто не замечая зажегшихся любопытством глаз Наташи. — По делам приехали.
— Чего это они у вас в Мухоморах потеряли? — прищурилась горничная.
— Ничего интересного. Дедушка хочет часовенку нашу подновить, а то развалилась совсем.
— Понятненько, — кивнула Наташа.
Но Глафира покосилась на нее с подозрением — что ей понятно? Поверила объяснению, или до усадьбы Перининых уже дошли нехорошие слухи?
— А сильно старые монахи-то?
— Один старый, с бородой. На лесовика похож, только без шерсти в ушах. А второй молодой, без бороды.
— Да-а? — протянула Наташа. — Симпатишный?
— Не знаю. Я их еще не успела разглядеть, — сказала Глаша и нахмурилась.
— Толстый, поди, как бочка, — решила горничная.