Русалки. Сборник рассказов

Плаксин Евгений

– Суки! Сговорились, – Петрович посмотрел на всякий случай на часы и успокоился: уже было 6, совсем рассвело, и можно было тихонечко встать и, пока все спят, заняться любимым делом.

Вот уже две недели ему никак не удавалось добраться до дачи и, наконец, счастливое мгновенье наступило… Или беда? В сомненьях его вдруг охватила дрожь, а лоб покрылся испариной.

Петрович, заглянув в комнату к внукам, убедился, что все спят, и покрался по коридору к погребу.

И опять, как и в предыдущие приезды на дачу, он наткнулся на зеркало.

Даже в сумерках наступающего

дня он вновь отчетливо увидел на своем лице этот чертов прыщ. Проклятая бородавка! Уж давил ее, ковырял, кремами всякими изводил, а она всегда вылезает и ей – все нипочем! Ему не давала покоя фраза, брошенная однажды Лысым при всех на производственной пьянке.

«Бог шельму метит», – сказал он тогда, почесав у правой ноздри это самое место, занятое у Петровича прыщем.

«Странно, – тогда подумал Петрович. – Ведь, действительно, у предыдущих его двух начальников, директоров, были именно такие прыщи и именно в этом месте. А начальники то были еще теми жуликами и кто-кто, а Петрович то знал это лучше других. А теперь этот «честный кретин» и кичливый правдолюб таким коротким жестом всем показал сущность тихого и скромного человечка, незаметного Петровича. Как будто до гола раздел… Сволочь! Глупый лузер! Ты мне приносишь изрядный доходик, сам того не зная, а сидишь на мизерном окладе.

Прохлада погреба освежила потное лицо и вернула к главной цели.

Холодное пиво белой пеной заполнило кружку и уже стало было выползать наружу, как Петрович привычно уткнул свой нос в спасительную жидкость и, лязгнув коронками об стекло, стал медленно и с упоением хлебать.

Боль из головы куда-то вдруг ушла, а ее место заняла маленькая долгожданная радость. Ну вот, любимый кирпич в углу погреба извлечен, и рука потянулась в холодную глубокую дыру, цепляясь длинными рыжими волосами за стенки сырого камня.

И, как всегда, в это мгновенье в голове проносятся все двадцать лет работы в конторе, все манипуляции со счетами, липовыми договорами и расписками. А сколько мудрейших подстав, сколько было продумано гениально разработанных склок и интриг, в которых, как мухи в паутине, дохли все эти всякие честные и добросовестные мудаки. И вот всего цена. Вот только дотянусь…

Костлявые пальцы наконец коснулись заветного пакета. Петрович вздохнул с облегчением – На месте!

И, как всегда, когда он думал о евриках, где бы он не находился, его глотка издала «кхе, кхе», как будто поперек ее застряла европейская купюра.

Аккуратные кирпичи евриков, рублей и долларов были разобраны и после пересчета с новой добавкой были собраны, перевязаны и вновь погребены в каменной дыре.

Вдруг где-то рядом, за открытой дверью погреба послышался шорох.

Петрович насторожился и, пристально вглядываясь в проем, стал медленно подниматься.

Раздался звон упавшего таза, и в струйке солнечного света взметнулась пыль. Опять эта неугомонная кошка Машка бросилась вдогонку за летающим куриным пухом.

Но Петрович вновь наткнулся на зеркало.

В полумраке на него смотрело чье-то совсем старое, серое лицо с набухшими мешками под глазами. Чуть приоткрытый

рот с еле заметной серой линией губ в какой-то гримасе показывал редкие гнилые зубы с большим клыком слева внизу. Дряхлые щеки пересекали глубокие складки от самых глаз. А тот самый прыщ был надувшимся и багровым.

Петрович вздрогнул, не поверив зеркалу, надул щеки и открыл пошире рот с новенькими белыми зубными протезами. Но в зеркале увидел ту же страшную химеру гнилого, злого старца.

– «Ерунда! Похмелюга! Пивко на водочку легло, вот и все!» - Но Петрович вдруг вспомнил портрет Дориана Грея.
– «Да я же никого не убивал! Они сами закатывались в ямы, и руки мои чисты!» - успокоил он себя и, уже не гладя на чертово зеркало, вновь поспешил в погреб.

Пивная пена заполнила ноздри и, сползая, клочьями повисла на дряблых щеках, а взгляд его был прикован к тайному кирпичу. «Кхе, кхе, кхе» – раздалось из глотки. Петрович глубоко вздохнул…

Маленький серый человечек вдруг почувствовал себя гигантом, а маленькая радость стала большим человеческим счастьем.

****

Русалки

В наступившие сумерки небосклон над Волгой еще хранил свет заката, и вся река, прощаясь с солнцем, покрылась искорками серебра, которые охотно растворялись в ярких бликах желтых огней прогулочных теплоходов. Там, на борту, слышалась музыка и веселые крики счастливых пассажиров. А рядом, по соседству, тащились уставшие работяги баржи, упрекающие своими скудными огоньками сверкающий мир теплоходов.

Догорающий костер со своими переливами горячих цветов приковывал взгляд к пылающим головешкам и под их мерцающим светом позволял мне разглядывать лицо Никиты. Несмотря на выпитую со мной бутылку водки, он, казалось, оставался совсем трезвым, и речь его была чистой и внятной, что убеждало в искренности и правдивости всех его веселых рассказов. Лишь когда он начал рассказ о русалках, лицо стало хмурым, складки вокруг рта и морщины на лбу резко очертились, и я заметил седину в темно-русой бороде и на висках.

Весь этот рассказ я записал и привожу его сейчас от имени рассказчика, насколько его запомнил:

«В то утро я проснулся, как всегда, с первым самым бледным светом наступающего рассвета. Нужно было спешить на берег и встретить начало дня в моей чудесной заводи.

Выпив наскоро кофе и собрав сумки, я направился к своей лодке.

Светало. Природа встречала новый день еще робкими перекличками птиц, а стелющийся туман над рекой темной серой дымкой закрывал другой берег, едва черневший в полной тишине, и сквозь эту мглу угрожал своими мрачными контурами сосен и елей за полукилометровой водной гладью. Я двигался на лодке на другой берег, предвкушая удачи рыбалки, наслаждаясь тишиной, и лишь скрип уключин и плеск весла нарушали покой над рекой.