Русалочка
Шрифт:
– Нет.
– А вы попробуйте. Или хотя бы представьте. Представьте, что вы никогда не встанете на ноги…
– Я представляю, приятного мало. Что значит, никогда? Вы хотите сказать, у Кристины нет шансов?
– Только не деритесь, мы же взрослые люди. Шансы есть у всех. Но все разные. Как ни старайся, церебральные параличи полностью не восстанавливаются. Я не могу угадать, насколько продвинется восстановление. Судя по всему, за последние два месяца реальных улучшений функций опорно-двигательного
– Вы хотите сказать…
– Да, да, я хочу сказать, что требовать от Кристины полноценности, значит, убить ее. Нет улучшений, не значит, что нет возможностей. Возможности пока есть, но с каждым днем они тают. У Кристины нет главного – желания встать на ноги. Здесь у нее, - доктор постучал по голове, - незнамо что. Полный винегрет, апокалипсис каждый день. Не из-за ног, милый мой, из-за, вас. Она не может толком сконцентрироваться на своей главной задаче, на лечении.
– Вы считаете, она всю жизнь проходит на костылях?
– Ну почему ж на костылях? Вчера ей купили коляску. Вас это отрезвило?
– Лев Алексеевич внимательно осмотрел Володю.
Тот выглядел пришибленным.
– О какой «всей жизни» вы говорите, проницательный мой? – Продолжал доктор.
– Нежели вы полагаете, что в том взвинченном состоянии, в какое парализованную девочку приводят сказки о принцах, есть шанс прожить долгую жизнь?
– Думаете, она опять попытается… - Вова замолчал. Произнести «наложить на себя руки» не повернулся язык.
– Не знаю, - пожал плечами медик, - что у нее на уме. – По неофициальным данным, каждый третий человек в подобной ситуации пытался покончить с собой. Многим это удавалось. У Кристины, к тому же, есть опыт… Ей в голову может прийти, что угодно. С моей точки зрения Кристина давным-давно здорова. Но… целыми днями сидеть на одном месте, - это ад. Сидеть и безнадежно любите принца - это ад вдвойне. – Глаза медика пронзительно уставились на совсем поникшего принца. – Владимир…
– Да?
– Это действительно важно. Вы ее любите?
Вова молчал.
– Вы любите ее такой, какая она есть? Или все-таки надеетесь, что она станет лучше или вдруг начнет бегать и прыгать? Вы можете любить ее такой, какая она есть? У вас достаточно сил?
Взгляд Вовы упал на нелепые ортопеды, которые неряшливо бросили возле журнального столика. Заметив это, Лев Алексеевич нагнулся и аккуратно поставил ботинки возле кровати.
– У вас перехватывает дыхание, когда вы видите на девушке такие ботинки или то, как она передвигается на костылях?
– Перехватывает, - признался Вова.
– Эх, Володя, Володя… «Платят – не платят»… Если б я искал место, где «платят», то давно бы сидел в банке. Жизни – это вам не театр, здесь за все приходится нести ответственность…
Вова, наконец, понял,
– Слушайте, вы! – сорвался вновь Вова.
Лев Алексеевич машинально закрыл нос руками. Однако Вова не ударил его, а, схватив за шкирку, припер к книжному шкафу. Зазвенели стекла.
– Ты что несешь?! Ты запарил меня! Думаешь, я не знаю, где жизнь, а где театр?! Думаешь, мне пять лет?! Думаешь, я здесь развлекаюсь?! Тебе платят, и хорошо платят не за то, что бы ты лез в чужое белье!
– Убери руки! Убери руки!
– тараторил Лев Алексеевич: - Я сказал, убери руки, дегенерат! Ты так ничего и не понял!
– Я десять лет не выходил из себя, Лёва!
– сопел Вова.
– Занимайся своим делом, а не копайся в чужом белье!
– Убери руки!
– шипел доктор.
– На нас смотрят! Мы же взрослые люди!
В дверях, широко осклабясь, стоял Гарик:
– 0, махач, блин! Га-га-га! Вовчик, мочи его!
Отпустив медика, разъяренный Володя двинул на пацана:
– Чего тебе надо?! Ну-ка, иди! Иди, погуляй!
– Сам гуляй! Га-га!
– Шустро улизнув от лап Вовы, Гарик укрылся за спиной остолбеневшего Льва Алексеевича: - Лева, а я все слышал!
– Дегенерат!
– ругался врач, приводя в порядок внешний вид.
– Лёва, бляха-муха!
– обиделся Гарик.
– Какой я тебе Лёва?!
– Я сказал, что я все слышал, - повторил пацан.
– Что слышал?
– Короче, Лёва, после всего, что тут было, с тебя причитается.
– Что еще за новость?
– Вовчик, объясни Лёве, что значит причитается, - попросил Гарик.
– Он не въезжает.
Молчавший Вова метнулся, было, к мальчишке, чтобы отвесить душевный подзатыльник, но тот с хохотом увильнул и опять спрятался за «Лёвой». Плюнув на обоих, зашкаливший как бык на арене Володя направился в прихожую обуть кроссовки, да сбежать отсюда, покуда цел, и пока с него самого ничего не «причитается».
Дождавшись, когда минует угроза подзатыльника, Гарик вернулся к баранам:
– Бабки гони, Лёва.
– Какие бабки?
– не понял тот.
– Двадцать пять процентов с выручки.
– Какие проценты?
– У медика наметился нервный тик у левого глаза.
– Мать тебе платит?
– Отбросив легкомысленные смешки, Гарик заговорил конкретно: - Считать умеешь? Три части берешь себе, одну отдаешь мне. Если завтра не покатят бабки, скажу мазеру, что у сеструхи два месяца нет улучшений, - ты так сказал, - и что она останется хромой, а ты здесь только имитируешь.