Русская богословская наука в её историческом развитии и новейшем состоянии
Шрифт:
Неизбежно, что при подобной крайней утрировке традиционное толкование тоже приобретало резкую формулировку, что раскол есть мертвая окаменелость темной старины, оторвавшаяся от исторического движения, тормозящая его и вредная ему до степени непримиримой враждебности. Церковно-богословскому расколоведению предлежала сколь благодарная, столько же и трудная задача — освободить дело от тенденциозной искусственности и сообщить изучению строго документальный объективизм.
Естественно, что церковная наука, отправляющаяся от церковно-соборного приговора, смотрела на раскол как на уклонение от кафолической истины, заслуживающее разоблачения и исправления. Одушевленным и талантливым носителем этой миссии был московский профессор Н. И. Субботин, который энергично и успешно осуществлял ее и в разных ученых сочинениях, и в своем специальном журнале «Братское слово», где за 18 лет издания (1875–1876, 1883–1899 годы) было помещено много важных для истории раскола памятников и всяких сообщений, а равно практическим путем — через «Братство св. Петра-Митрополита» (1308–1325 гг. во Владимире, 1325–1326 гг. в Москве) и аналогичные с ним провинциальные учреждения этого рода и на организованных им миссионерских съездах, которые в его «духе и силе» периодически собирались вплоть до «революции». Ближайшим сотрудником Н. И. Субботина был умный, настойчивый и хорошо осведомленный по своему прежнему значению в расколе единоверческий архимандрит Павел, по прозванию Прусский,
Тем не менее, постепенно овладевал чисто исторический метод, где обличение разрешается констатированием факта, что в расколе мы находим «саморазделившееся царство» с доктринальной неотчетливостью и сектантской дробностью при отсутствии принципиально-догматической опоры для своего изобличения против господствующей Церкви. Представителем этого здорового научного воззрения является петроградский профессор П. С. Смирнов, сосредоточивший специальное внимание на изучении преимущественно внутренних факторов в истории раскола. Наряду с этим пробивается и живая струя научно-критического характера со многими призвуками «народнической» тенденциозности (но без ее идеологии и оправданий), чем подтачиваются ценные в историческом отношении труды московского профессора Н. Ф. Каптерева, а более глубокой объективностью, хотя и не чуждой полемических преувеличений, запечатлены трактаты академика проф. Е. Е. Голубинского, собранные в книге под заглавием «К нашей полемике со старообрядцами» (Москва, 1905).
Соответственно этой научной эволюции, — хотя и значительно медленнее, — шло изменение в правовом положении старообрядчества, для которого постепенно смягчались прежние правительственные мероприятия (см. издания Д. Ф. Хартулари и Департамента Общих Дел Министерства Внутренних Дел, равно весьма небестенденциозную книгу В. И. Ясевич-Бородаевской), и потом майскими законами 1909 года устранены все ограничения в ущерб господствующей Церкви (см. у Н. Д. Кузнецова и проф. И. С. Бердникова), немедленно после Российской «революции» 1917 года лишенной всякой тени привилегированности, наконец — совсем превращенной в прямо гонимую…
Впрочем, эта юридическая метаморфоза в гражданском состоянии раскола не была опасной для науки о нем и, скорее, открывала обширные горизонты для свободной разработки предмета вне прежних внешних стеснений и боязливых предосторожностей. Во всяком случае, научное расколоведение могло идти по пути историко-критического исследования и обладает довольно богатой монографической литературой, подводящей итоги и для педагогических целей в хороших учебных пособиях (К. Н. Плотникова, профессоров Н. И. Ивановского и П. С. Смирнова), и для обеспечения новых построений по самым спорным вопросам (например, у проф. В. 3. Белоликова о происхождении, сущности и значении русского раскола старообрядчества). При этом рассматриваются специально важные для старообрядчества памятники (так называемая «Кириллова книга» у бакалавра А. И. Лилова), обозреваются целые исторические периоды, отдельные знаменательные факты и эпизоды, раскрываются церковно-догматические и исторические особенности в связи с развитием раскольнических направлений и толков, трактуется о местном распространении и своеобразном характере раскола в разных районах, о выдающихся раскольнических и православных деятелях и т. д.
Православная Церковь всегда считала раскол отколовшейся ветвью своей и потому естественно старалась привить ее к живому древу вселенского православия. Навстречу этому шли давние искания у некоторых видных старообрядцев, не усматривавших непреодолимых достаточных причин для столь пагубного разделения и защищавших лишь известную свою обрядовую особенность, которая — при подобных условиях — не могла препятствовать единению в вере и христианской жизни под водительством православной иерархии. Эти временные взаимные тяготения получили 27 октября 1800 года при Московском митрополите Платоне (Левшине) (1787 г. — † 11 ноября 1812 г.) официальную санкцию императора Павла I, с какового времени и существует в России единоверие старообрядчества с православием на условиях получения от второго первым законного священства и при сохранении обрядовой разности, хотя и без признания за ней догматической важности. В начале возлагались на это оригинальное учреждение унионального характера слишком большие надежды, но их излишнюю преувеличенность показала далеко не блестящая история (см. труды проф. Н. И. Петрова, о. В. И. Жмакина, М. В. Семеновского, проф. П. С. Смирнова, о. М. П. Чельцова). Для благословенного успеха не было живительных данных, ибо при внешнем единении не существовало внутреннего единства. Православные видели в единоверии собственно удобный мост к переходу в господствующую Церковь всего раскола и направляли его против последнего (см. у Е. Е. Лебедева), почему именно ради этих целей и терпели старообрядность, а по существу отрицали ее и осуждали эту архаическую старину за фактическую нерациональность ее самой и за фанатичную приверженность к ней. В свою очередь единоверцы мыслили совсем наоборот и, как «старообрядцы православные», непричастные ни к каким церковным «новшествам», постепенно стремились к церковно-обрядовой и правительственно-иерархической обособленности, чего частью добились с открытием в начале июня 1918 года независимой
Охтенской епископии в Петрограде и с предположением таковых в разных единоверческо-раскольнических центрах… Отсюда неизбежно возникал дальше вопрос о самой Православной Греко-Российской Церкви, насколько она справедлива в своих «исправлениях», — и ответ в глубине единоверческой совести едва ли когда-нибудь был вполне благоприятный… Это резко обнаружилось в 1873–1874 гг. при открытом обсуждении вопроса «о нуждах единоверия» в С.-Петербургском «Обществе любителей духовного просвещения», когда рьяный грекофил и раскольнический апологет Т. И. Филлипов от имени единоверцев выступал с прямыми обвинениями против православия, но не менее ярко проявилось даже на созванном Св. Синодом в январе 1912 года «Первом Всероссийском съезде единоверцев», где сказались коренные разногласия между наиболее типичными представителями обеих сторон (см. в издании его трудов: «Первый Всероссийский съезд православных старообрядцев». СПб., 1912). Единоверие хочет быть православием особым (и, конечно, лучшим сравнительно с хранимым в господствующей Церкви) и, вместе с раскольниками
По научной истории единоверия имеются две солидные академические диссертации — для подготовительного к единоверию периода у проф. В. 3. Белоликова об иноке Никодиме, а для позднейшей его судьбы — в труде проф. Н. В. Лысогорского о единоверии на Дону в XVIII–XIX веках.
XIII. ИСТОРИЯ ЦЕРКВЕЙ СЛАВЯНСКИХ И РУМЫНСКОЙ
Русская богословская церковно-историческая наука, расширяясь своим кругозором на весь православный Восток и инославный Запад, естественно не могла оставить своим испытующим вниманием единоверные и единоплеменные народы, причем в Петроградской Духовной Академии с 80-х годов XIX столетия (собственно с 1885 г.) существовала специальная кафедра по истории православных славянских Церквей (с включением Румынской), введенная потом (по уставу 1910 г.) и во всех других Академиях.
Общим и основным фундаментом в этой области доныне служит труд академика проф. Е. Е. Голубинского о Церквах Болгарской, Сербской и Румынской, или Молдо-Влахийской, постепенно восполняемый отдельными монографиями — частными и общими (см. в издании проф. А. П. Лопухина «История христианской Церкви в XIX веке». Т. II. Петроград, 1901, о Церквах Болгарской, Черногорской, Сербской и Румынской; проф. А. И. Александрова [епископа Анастасия] «Политическая и церковная жизнь славянства в XIX веке». Казань, 1911; проф. о. Т. И. Буткевича «Высшее управление в православных автокефальных Церквах». Харьков, 1913; ср. и архиеп. Филарета (Гумилевского) о «святых южных славян»). Относительно Болгарии ценны работы, например, академика проф. И. С. Пальмова и проф. Н. Л. Туницкого, а также разнообразные монографии (проф. Н. И. Петрова, проф. Ф. А. Курганова, проф. И. Е. Троицкого, В. А. Теплова; ср. епископа Феофана) о греко-болгарской церковной схизме, которую русская наука старается освещать в духе примирения (см., например, у проф. Г. А. Воскресенского). О Сербии полезны исследования и этюды протоиерея М. П. Челыдова и проф. И. С. Пальмова, его же и о Черногории, об Австро-Венгрии — В. П. Мордвинова, проф. Г. А. Воскресенского, о. Д. Н. Якшича, специально о Чехии — обширные сочинения проф. И. С. Пальмова, о Румынии — исследования В. В. Колокольцева, проф. Ф. А. Курганова, митрополита Арсения (Стадницкого), Н. В. Пашкова («Папизм и настоящее положение Церкви в королевстве Румынском». Киев, 1884; «Темный период в истории Румынии: политико-религиозная судьба румын на занимаемой ими территории до образования Молдавского и Валахского государств». Кишинев, 1886) и для Молдавии — митроп. Арсения (Стадницкого).
ОБЩИЙ ХАРАКТЕР РУССКОЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Как видно из представленного обзора, русская церковно-историческая наука и углубляется, и расширяется в огромных размерах, но при этом она никогда не теряет принципиальной почвы, а всегда и везде ищет высших обоснований для всего своего содержания — и в великом, и в малом. Главнейшей и общей служит идея Промысла Божия в истории, которая направляется им к христианскому совершенству и во всем составе человечества, и в лучших ее носителях по своему историческому положению и по духовно-интеллектуальным стремлениям и успехам. Наряду с этим формулируются и более частные начала. Еще о. А. В. Горский предполагал рассматривать церковно-историческую жизнь по обнаружениям в ней действий Пресвятой Троицы — Бога Отца (в распространении христианства, твердости мучеников, победоносной апологетике в отношении к язычеству), Бога Сына (в учении, богослужении и иерархии) и Бога Духа Святого (в нравственно-практической сфере осуществления христианских идеалов добра и истины). Проф. В. В. Болотов говорил, что «история не выдает себя за митрополию философии, хотя и является ее первой ступенью», для чего старался исходить из филологически-теоретического анализа самого понятия «Церкви». Проф. Б. М. Мелиоранский не только разъяснял «философские построения триадологического догмата (и аналогии его) перед судом православного воззрения и философии критицизма», но не менее решительно констатировал «философскую сторону иконоборчества». Е. Е. Голубинский постоянно имел перед собой «идеал истории», как мерило своих научных исследований и критических заключений, руководясь «понятием о Церкви самой в себе» даже при освещении судеб специально Русской, а позднейший работник на этом поприще (А. В. Карташев) предрекал и ожидал в будущем «философию истории Русской Церкви».
XIV. ЦЕРКОВНОЕ (КАНОНИЧЕСКОЕ) ПРАВО
Церковь, реализуясь в мире, привносит свои собственные нормы, по которым учреждает и регулирует типически христианскую жизнь, отличную от всякой другой по самому своему устройству. Понятно, что у нее обязательны и натуральны свои нормирующие факторы с соответственными отражениями in concrete. Так возникает церковно-правовой порядок, который по своей решающей важности требует специально научного, историко-теоретического рассмотрения, а для церковно-правовой жизни это будет церковным правом. Последнее стало вполне независимым в академическом преподавании лишь по уставу 1884 г. в качестве общеобязательной науки для всех студентов, в университетах же только по уставу 1884 г. введено на юридических факультетах «церковное законоведение». Несмотря на такое позднее научное признание, именно этот предмет имеет наибольшее количество достаточно законченных специальных пособий авторитетного происхождения, но нет вполне согласного решения даже и некоторых основных вопросов. Было немалое колебание в самом обозначении науки, которая сначала называлась «церковным законоведением» и сосредоточивалась преимущественно на комментировании и связном изложении «церковных законов», главным образом, специально-канонического характера, отчего получила слишком богословский характер (архим. Гавриил: «Церковное право есть богословие, раскрытое в законах и законоправильных, особенно обрядовых и таинственных действиях, составляющих видимую жизнь Церкви»). Впоследствии возобладала квалификация «церковное право» с познанием его в «церковном правоведении» (архим. Гавриил), но и она допускала столь разное понимание, что, например, в академическом уставе 1884 г. сама наука отмечается под этим именем (§ 100, п. 7), а получившие по ней высшую ученую степень титулуются докторами «канонического права» (§ 141). Между тем принципиально тут есть существенная разница, ибо «каноническое право» ограничивается областью «канонических», или собственно церковных (по происхождению и природе), норм, относящихся всецело к церковной сфере; тогда как «церковное право» теоретически предполагает всю совокупность правовых прерогатив, какими Церковь обладает и какие может реализовать по всем направлениям своей жизнедеятельности в мире по достоинству «юридического лица». Впрочем, практически и это различие не повлекло коренных расхождений, поскольку общим фундаментом все дисциплины принимают церковные каноны, почему дальше получаются лишь конструктивные дифференциации.