Русская дива
Шрифт:
— Вы не имеете права! Дети на улице…
И услышал рядом голоса поддержки: «Мародеры!.. Хуже фашистов!.. Они нарочно устраивают тут нам соковыжималку, чтобы выжать последнее!..»
— Ты яврей? — вдруг громко спросил милиционер у Рубинчика, перекрывая ропот толпы.
— Ну и что? — запальчиво ответил Рубинчик. — Детей вы не имеете права морозить!
— А у евреев союз с Богом. Он вас согреет, — усмехнулся милиционер и вдруг сильным боксерским ударом в скулу буквально отшвырнул Рубинчика от дверей. — Пошел на фуй! — заключил он, но не закрыл дверь, а сказал охнувшей толпе: — И цыть! Кто шуметь будет, вообще не уедет! Ясно?
Евреи тут же затихли. Какая-то старуха склонилась в темноте над Рубинчиком, стала утирать кровь с его небритого лица. Какой-то
Перехватив воздух окровавленным ртом, Рубинчик открыл глаза. Вокруг стояли люди, которых он встречал в поезде, в брестской привокзальной толчее.
— Я же вам сказал: не надо их трогать, — заметил какой-то бородач, грея в объятиях худенькую блондинку.
— А насчет Бога он абсолютно прав, — сказал голубоглазый мужчина с двумя рослыми детьми. — Если Бог нас не выдаст, то и антисемит не съест.
Толпа засмеялась, послышались новые шутки:
— Это как в том анекдоте. Еврей приходит к Богу и просит: «Господи, сделай меня гоем!..»
Тут пришла Неля с детьми.
— Папочка! — закричала Ксеня и бросилась к Рубинчику.
— Подожди, не испачкайся. — И Рубинчик предупредительно вытянул руку, чтобы Ксеня не измазалась в его крови. И встал.
— Доигрался! — презрительно сказала Неля и, встретив прямой взгляд голубоглазого левита, подхватила на руки сына и ушла, не оборачиваясь, назад, к своим чемоданам, на которых она соорудила для детей нечто вроде спального мешка.
Рубинчик пошел за ней, дочка держалась за карман его куртки, говоря:
— Папа, мне тут страшно. Поедем домой. Ну, пожалуйста!
Он обнял ее одной рукой:
— Ничего, дочка. Не бойся. Я с тобой.
— А почему тебя били?
Он промолчал, он не знал, что ей сказать.
— Папа, а почему мы евреи? Я не хочу быть еврейкой. Евреев все не любят и бьют.
— Не все, дочка. Есть страны, где евреи самые сильные.
— А мы туда едем?
— Конечно.
— А это далеко?
— Теперь уже близко.
— А тебя больше не будут бить?
— Нет, дочка. Не бойся.
Она прижалась головой к его бедру:
— Папочка, я тебя очень люблю.
«Господи, — подумал Рубинчик, — как она повзрослела — всего за одни сутки!»
63
Через час Рубинчики стали, как все — смирившейся еврейской семьей на ночной привокзальной площади в холодной и снежной белорусской ночи, посреди враждебной страны, которая закрыла перед ними все двери и окна, а если и открывала их, то только для того, чтобы вырвать еще несколько сот рублей, двинуть кулаком в морду или подсыпать ДДТ в детскую кашу.
Согревая дыханием сына, завернутого в одеяло, Рубинчик поймал себя на том, что мысленно уже давно молится Богу: «Только спаси детей! Ничего не надо — только спаси детей! Господи, спаси детей! Спаси детей!» — и раскачивается взад и вперед, как старые евреи в московской синагоге и как все его предки во время молитвы. Кто знает, может быть, именно благодаря такой же молитве своего отца и он остался жив в том роковом 1941 году.
А рядом, в соседней группе людей, какой-то пожилой мужчина с деревянной культей вместо левой ноги занимал своих соседей рассказом:
— Вы представляете, что такое собраться за восемь дней? Главное, у нас нужно со всех прокатных бюро принести в ОВИР справки, что ты им ничего не должен! Но это же Минск — 28 прокатных пунктов по всему городу, а я инвалид войны и после инфаркта. То есть я вам скажу между нами: это наша вина, еврейская. Брали, понимаете, перед самым отъездом радиоприемник или велосипед напрокат, совали в багаж и — поехал он со всеми делами в Израиль! Так несколько приемников и уехало. Или телевизоров — я знаю? А КГБ много не надо, им только дай зацепку: «Ага, жиды, теперь мы дадим вам перцу! Гоните справки со всех прокатных
— У них был номер израильского прэмьер-министра? — громко удивился голос с кавказским акцентом.
Рубинчик, прервав свою молитву, посмотрел в сторону говорящих. Два усатых и грузиноликих еврейских великана Каташвили, которые выбросили его когда-то из московской синагоги, расположились рядом с минчанином на груде роскошных кожаных чемоданов и попивали ямайский ром из бутылки с яркой этикеткой. На них были настоящие кавказские бурки и мохнатые бараньи папахи. А инвалид-минчанин поправлял одеяло на своем спящем внуке, пил чай из термоса и продолжал беседу:
— Конечно, был! Ну, не самого Эшкола телефон, не домашний, а его канцелярии…
— И вас соединили? — снова удивился один из грузиноевреев.
— Сначала прервали, — сказал рассказчик. — Как только Давидович начал читать текст поздравления: «Премьер-министру государства Израиль господину Эшколу! От евреев города Минска. Поздравляем с Днем независимости, желаем собрать всех евреев на нашу историческую родину…» — сразу: стоп! разъединили! Начинаем звонить: почему разъединили? «Техническая неисправность, подождите!» Ясное дело: они ж не знали, куда они соединяют. Может, это моей тещи номер? Ну а как услышали текст, до них и дошло. Я взял трубку и говорю: «Вы что, забыли включить магнитофон? Так включите, мы подождем. Включите и записывайте: мы поздравляем народ Израиля с праздником независимости. Сколько вам надо времени? Мы подождем, тэйк ё тайм!..»
Грузиноевреи захохотали, на их смех подошли еще люди. А рассказчик сказал:
— Потом слышу: «Можете продолжать!» И мы продолжаем чтение. Но, конечно, час не прошел, как мне отключили телефон, а на другой день вызвали в КГБ. Я им говорю: «А в чем дело? СССР признал государство Израиль еще в 48-м году! Громыко признал на сессии ООН — одним из первых! Это же история!» Я, говорю, то выступление Громыко наизусть знаю, хотите я вам почитаю? Они говорят: «Не надо ничего читать, идите!»
Вокруг опять засмеялись.