Русская дива
Шрифт:
— Папа, если ты тронешь этого человека, я сделаю это все равно.
Он молчал.
— Ты меня слышал?
— Да, Оля, — произнес он принужденно.
— А теперь уйди… — попросила она. — Я хочу спать… Ты мне мешаешь…
Она закрыла глаза, и лицо ее сонно расслабилось. Она действительно была похожа на его мать — такой, какой он помнил ее в самых ранних воспоминаниях. Такой, какой она была в октябре 1941 года, когда, бросив абсолютно все и подхватив на руки только его, трехлетнего малыша, пешком бежала из Москвы, потому что немецкие войска стояли всего в пятнадцати километрах от города. Он плохо помнил этот побег, конечно, и не знал, что именно помнит он сам, а что придумал по маминым рассказам, потому что эти воспоминания жили в нем какими-то отрывочными, как во сне, картинками, больше похожими на раскрашенные диапозитивы. К тому же в них всплывала совершенно ирреальная Москва: толпы обезумевших людей грабят магазины и тащат в охапках банки сгущенки, какао, масло в брикетах… каких-то людей в зеленых сталинских френчах вытаскивают из черных «эмок», бьют, а «эмки»
Только значительно позже, уже в Академии КГБ, Барский узнал, что 15 и 16 октября 1941 года Москва действительно была брошена разбежавшимися войсками и правительством, что все поезда, отправлявшиеся на восток, были в эти дни и вправду забиты только партийным и советским начальством и их семьями, что легендарный маршал Буденный, командовавший обороной Москвы, потерял свой штаб, а немецкий генерал Кейтель специальной директивой довел до сведения своих войск волю Берлина:
«Фюрер решил, что не следует принимать капитуляцию Москвы, даже если она будет предложена противоположной стороной. Надо считаться с тем, что в Москве и Ленинграде еще большую опасность, чем это было в Киеве, представят для войск взрывы замедленного действия… Ни один немецкий солдат поэтому не должен входить в эти города… города до захвата должны быть разрушены артиллерийским огнем и налетами авиации… Недопустимо употреблять немецких солдат для спасения русских городов от пожаров и кормить население в ущерб немецкой родине…»
Читая там, в академии, эти директивы, Барский всегда вспоминал свою мать, которая именно в этот день, 16 октября 1941 года, по обезумевшей от паники Москве несла на руках его, трехлетнего, с каким-то плюшевым медведем, которого он, конечно, не мог бросить…
А теперь его юная мама — бледная, с перебинтованной правой рукой и капельницей над плечом — лежала перед ним на больничной койке.
Он встал и вышел из палаты.
— Не беспокойтесь, она будет жить, — сказал ему в ординаторской дежурный врач.
— Никаких посетителей! — приказал Барский. — Вам ясно? Кроме меня — никого!
— Ясно, товарищ полковник.
Барский вышел из больницы и, переложив из кобуры под мышкой семизарядный «ПМ» в «бардачок» своей служебной «Волги», по дождливой рассветной Москве погнал машину в Бутырскую тюрьму.
51
В месяц нисан, когда все мужи, женщины и дети уходили из города и шли каждый к своему винограднику, и своему полю, и своей полевой работе, он покидал свой кирпичный замок на царском острове и отправлялся в четырехмесячный обход своего великого Хазарского царства. Его остров стоял посреди Большой реки Итиль при впадении ее в Каспийское море, и был этот остров просторен и зелен, с полями и виноградниками, и садами, и разными постройками для слуг, виночерпиев, евнухов и наложниц. А по обе стороны от острова лежала столица его царства, именуемая тоже Итиль. На западном берегу реки в ханском городе Ханбалык, в деревянных, глиняных и войлочных домах жили его придворные хазары, содержавшие его конное войско, и его постоянная наемная гвардия, число которой было четыре тысячи воинов из мусульман, алан, славян, русов и других народов. И в Ханбалыке же — городе знати, воинов и ученых — проживала его царица-мать со своими слугами и служанками, это был светский град: там были синагоги и дома собраний, школы и бани, церкви и жилые строения из белого необожженного кирпича и дерева. В этих домах было много дорогих армянских ковров, золотой византийской парчи, китайского шелка, вина, меда, вкусной еды, фруктов, молодых танцовщиц и слуг.
А на восточном берегу реки, в желтом городе Сарашен, жили купцы и ремесленники, и вдоль берега там тянулись гигантские рынки и склады с товарами, а дальше, за ними, в глубину зеленой степи и до самого горизонта, сколько видит глаз, просторно стояли шатры, дома и кибитки — там жили его подданные: десять тысяч исмаильтян, иудеев, христиан и язычников-славян и русов. У них было 30 квартальных мечетей со школами для изучения Корана, и соборная мечеть с минаретом, который высотой своей был даже выше, чем купол царского дворца на острове. У них были церкви и синагоги, пашни и виноградники, коровы и овцы, лодки для ловли рыбы в Каспийском море и в бесчисленных рукавах Большой реки. И не было между ними вражды, потому что каждый народ управлялся наместником царя по законам своей религии, а царь был главным каганом-судьей, чье слово исполнено мудрости всех иудейских книг — и Талмуда, и Каббалы, и Мишны — и исполнялось беспрекословно. В их домах было много детей и много еды — и сочной баранины, и красной рыбы, которая нежней баранины и вкусней курятины, и фруктов, и овощей, и знаменитых итильских дынь и арбузов. А если в доме много сытых детей, то хозяину уже нет ни нужды, ни охоты враждовать с соседями, а только — благодарить своего Бога и славить Царя, которые положили этот город так, что ни один враг не может пройти к нему через семьдесят рукавов Большой реки, но зато отовсюду тянутся сюда купцы, потому что великолепный Итиль, столица Хазарии, воистину стоит на всех путях от Мавритании до Хорезма и Китая и от печенегов до Хорасана и Византии.
И никакая война, никакие победы и грабежи соседей не могут дать народу столько богатства, добра, сытости и здоровых детей, сколько честная торговля со всем миром. Много веков назад из Персии и Ирана через Апшерон
А потому каждую весну в месяц нисан покидал Царь Иосиф свою золотую куббу-шатер, в которой стоял его золотой трон, выходил из своего замка на острове, переправлялся по наплавному, из судов, мосту на западный берег, собирал свою гвардию и половину конного войска и уходил в обход своего огромного царства, оставляя вторую половину войска для охраны Итиля и порядка в нем.
Величественной была эта царская процессия. Впереди скакали отряды в крепких латах, с копьями и яркими боевыми знаменами. За ними шли пешие воины, они несли зажженные восковые светильники и сияющий под солнцем позолоченный царский щит. А следом одиноко и сиятельно, на коне, покрытом золотой парчой, ехал Иосиф Тогармский, сын Аарона и Царь Хазарии. И никто не имел права оставаться на ногах при виде Царя, а все: и вельможные хазары-иудеи, и мусульмане, и христиане, и язычники-славяне, — все должны были падать ниц пред ним и лежать так лицом в землю, пока проедет Царь. Даже царская конница не могла быть в непосредственной близости от Царя, а двигалась далеко позади него, чтобы видней было величие Царя и утверждалась справедливость идеи его предков: Сила, Трепет и Мудрость управляют миром. И все междоусобицы, споры и даже мелкие соседские войны подданных немедленно прекращались при приближении царского кортежа, и противники, отбросив мечи и споры, должны были лежать лицом в пыли до полного разбора их дела и вынесения царского приговора. А если замешан был в споре видный муж и Царь находил его виноватым настолько, что выносил ему смертный приговор, то муж сей удалялся в свой шатер и сам убивал себя — такова была сила царского слова!
Так во дни мира путешествовал Иосиф по своим владениям, творя суд и мир, собирая положенную ему дань и наблюдая труд своих подданных: и рост их виноградников, и строительство ими водных каналов для произрастания риса и проса, и бесчисленные стада овец, тучных до того, что их жирные курдюки тащатся по земле, и бескрайние поля арбузов, таких сочных и сладких, что даже волки не могут устоять перед этой сладостью, и, забыв об охоте на степного зверя, прокусывают по ночам арбузы, и пьют их сок вместо заячьей крови.
И пока проезжал Иосиф по ближним пределам, через земли подчиненных ему алан, касогов, абхазов и булгар, его мысли были заняты государственными заботами по сбору дани, суду над преступниками и жалобщиками и обсуждением с советниками способов и сроков прокладки канала от реки Итиль до Дона, чтоб еще больше купцов могло плыть в Хазарию прямым водным путем от Константинополя и Херсонеса.
А плоть его удовлетворялась в этом походе женами и прекрасными наложницами, которые следовали за его войском каждая в своей кибитке, со своей охраной и своим евнухом. Двадцать пять жен было у Иосифа, и все двадцать пять — дочери царей подвластных ему народов, которые уже по одной этой причине никогда не пойдут войной против зятя своего, Царя Хазарского. Наоборот, они ждут не дождутся его в гости в своей земле, чтобы увидеть дочь свою, и загодя, за несколько дневных переходов-фарсахов встречают Царя на границах своего царства, падают в ноги и приносят дары свои и налоги свои к ногам его.
А кроме двадцати пяти жен, было у Царя шестьдесят девушек-наложниц для постели, причем только таких, которые отличаются красотой и которых придирчивые евнухи отыскивают и выбирают для него во всех пределах его царства и на всех рынках рабов. И когда нужна была Царю та или иная наложница для его удовольствия, он посылал за ее евнухом и евнух тут же доставлял юную красавицу к шатру Царя, чтобы положить ее в постель — чистую, умытую в розовой воде и натертую благовонными маслами. А осуществив права своего желания, Царь возвращал наложницу евнуху, и тот должен был, держа ее за руку, бегом и под охраной воинов немедленно вернуть ее в ее шатер, чтобы ни один муж не мог ни прикоснуться к ней, ни заговорить с ней, ни даже взглянуть на нее, осененную в эту ночь царским вожделением.