Русская фантастика 2010

Эльтеррус Иар

Человек осторожно продвигался вперед. Люди затаили дыхание.

— Сестра, — я поймал за край халата пробегавшую медсестру. — Позовите вон того, чернявого, у носилок. Это Константин, наш медик.

— Мы займемся вами, как только закончим с пострадавшими.

Мужчина наверху оступился, потерял равновесие, и толпа вновь ахнула. Но смельчак не растерялся: ласточкой перемахнув через перила, он оказался на балконе. Доска соскользнула, кувыркаясь, рухнула вниз. Мужчина вышиб балконную дверь и скрылся в квартире. Черный дым хлынул изнутри фонтаном, огненный факел облизал козырек

над балконом, вспузырил лохмотьями битумное покрытие и сник, оставив хлопья сажи.

Да что он творит, кретин! Спровоцировал выброс пламени! Нельзя так резко врываться в помещение: с притоком кислорода тление сменится горением. Сейчас там все займется, а поблизости ни одной автолестницы!

— Быстро зови Костю! — рявкнул я.

Медсестра ойкнула, прикрыв рот ладонью, и убежала.

— Давай, — убеждал я Костю. — Коли стимулирующее!

— Ты ненормальный! — орал он. — Сердце не выдержит! Посмотри на себя — в гроб краше кладут!

— Да я ходил два раза подряд! И три ходил! Ниче, выдюжу!

— Когда ты ходил?! По молодости!

— Коли, говорю!

— Ты отключился, Олег! Спекся! Я что, слепой?

— Они десять раз задохнутся! — прорычал я. — Что ты меня жалеешь? Их пожалей!

Через минуту я уже сидел, поддерживаемый двумя санитарами, а Костя вкачивал мне гремучую смесь собственного приготовления. Разработал он ее давно, когда я и в самом деле мог вновь ускориться после отключения. Но с тех пор организм изрядно сдал, сердце пошаливало, и между ускорениями требовался все более длительный отдых. А уж искусственными включениями я не баловался лет пять.

— Только не дури, — сказал Костя. — Я тебя прошу. Без геройства, ладно? У тебя давление и пульс запредельные. С такими в реанимацию отправляют. А ты…

— Да пока кто-нибудь доберется до них, понимаешь?!

— Понимаю, — вздохнул Костя, помогая мне встать.

Голова кружилась, мир звенел, наливаясь яркими, ядовитыми красками, спину драли мурашки, кости ломило и будто выворачивало наизнанку. По телу прокатилась кипящая волна, такая жгучая, что не разобрать — лед или огонь. Я покрылся коркой, и она сдавила меня гигантскими тисками. Зуд стал невыносимым. Я уже готовился умереть, когда обруч, стянувший грудь, лопнул. Взгляд прояснился. Звон ушел, и в мир вернулись прежние цвета.

Я бросился к подъезду — понесся метеором. Насколько меня хватит?

Добраться на девятый и спуститься вниз. Просто? Если бы!

Плохо помню, как это проявилось впервые. Да и не хочу вспоминать: сплошной адреналин, страх, липкая от пота кожа, резкая боль в боку, но остановиться — значит сдохнуть. И я бегу, бегу, бегу…

Помню, возвращался от Машкиных родителей, к которым заглянул после роддома — обрадовать: мальчик! сын! Засиделся допоздна. До дома недалеко, так что — пешком, по свежему воздуху: остудить бурю эмоций. Чувства хлестали через край. Ощущение: могу своротить горы. Вместо этого свернул в темный проулок. Зря.

Я бегу.

Гулкий топот сзади. Гул крови в висках. Кажется, кровь сейчас хлынет носом, изо рта, из ушей. Я не выдержу,

упаду на грязный асфальт и буду корчиться под ударами тяжелых ботинок. «Стой, сука!» Этот голос не вычеркнуть из памяти, не вытравить даже кислотой. Наглый, грубый голос припанкованного юнца. Топот ног. Урод с ножом — впереди. Двое его подельников слегка отстали: сопят, матерятся. Повод ничтожен: не хватило денег на выпивку. Одному я съездил по морде, выбив гнилые зубы, второй огреб под дых и мычал что-то невразумительное. Ну а третий достал «выкидушку».

В глотку будто залили расплавленный свинец, икры чуть не сводит судорогой, сердце — в клочья! Гонит бешеную волну пульса. Кровь на рукаве: ветровка располосована от локтя до запястья. Рука — тоже. Если б не успел закрыться — ухмылялся бы вспоротым горлом. Круги перед глазами. Красная пелена. Упасть и сдохнуть.

Это было восемь лет назад.

Как дурной, вязкий сон. Бежишь. Все медленнее и медленнее. Спину обдает жарким дыханием. Силы кончаются. Ты больше не можешь сопротивляться. Ты падаешь…

Тогда, восемь лет назад, я не упал. Я полетел.

* * *

Наклонившись и придерживая полотенце, я пробирался сквозь дым: густые потоки тянулись к балкону, но легче не становилось. От тяги огонь лишь разгорался; захватывая все новые площади, крался по плинтусам, карабкался по обоям, обугливал паркет и корежил линолеум.

Волосы на голове трещали, дым разъедал глаза, лицо заливало потом, и он тут же высыхал, стягивая кожу черствой коркой. Легкие жгло, будто туда насыпали углей и хорошенько взболтали. Комната дышала жаром — огромная топка, домна, а не комната! Я, наоборот, еле втягивал воздух. Дико болел затылок: кровь пульсировала резкими, аритмичными толчками, отдаваясь в ушах беспощадным прибоем. Утягивала на глубину, не давая выбраться. Следующая волна — твоя! Твоя! Все, ты труп. Ты утонул…

…встать… хотя бы сесть на корточки… нет… головокружение… тошнота… тьма, тьма… вихри раскаленного песка… я у подножия пирамиды… Вечность снисходительно глядит на ничтожного червяка… задыхаясь, ползу к… ветер стихает…

Я поднялся. Дым стоял плотным туманом, но поодаль, обтекая пространство вязким студнем. Пламя у стены не ярилось — грациозно, мягко изгибалось, меняло формы. Танец его зачаровывал: огонь трепетал золотой бабочкой, складывая и разворачивая свои ослепительные крылья. Подгонял замерший дым, и тот нехотя, неторопливо булькал пузырями.

Глаза пощипывало, но терпимо. Жар едва чувствовался. Я утонул… Умер. Волна достала меня, утащила на дно. Я посреди грязной болотной жижи. Мертвый… как те «живые мертвецы» из набросков неопубликованной статьи — утрированной, скандально-пафосной, в чем-то демагогической и… правдивой. Жена невзначай увидела исчерканный листок, вчиталась и запретила относить в редакцию. Я спрятал черновик в письменный стол. А потом, чтобы не ругаться с Ниной, отдал неприглядные заметки Виноградову.

Теперь мне чудилось шуршание сминаемой бумаги, тихий треск и выступающие из огня буквы. Они срывались и падали осенними листьями — багряные, желтые, бурые. Складывались в слова.