Русская готика
Шрифт:
– Что мне сделать? – спросил Олег, немея от страха.
– Ничего.
– Тогда зачем ты приходишь?
– Чтобы ты знал.
– Я не хочу, чтобы ты умирал. Я не хочу, чтобы кто-то умирал.
– Может, и не умру. Может быть, останусь в живых, кто знает…
– И что мне делать? – спросил мальчик, съежившись под одеялом.
– Не вмешивайся, – ответил отец. Он повернулся. Олег зажмурился.
Раздались шаги. Сапоги отца давили на крашеные доски пола, и те скрипели мученическими голосами.
Олег боялся даже дышать. Отец шагает.
Сейчас он будет возле кровати!
Приближается!
Приближается!
Кости
Отец остановился (где он?). Все, тишина. Олег открыл глаза только после того, как сосчитал на три раза все пальцы на руках и ногах. Отца не было. В тишине тикали часы. Хотя одеяло было мокрым от пота и пододеяльник облепил кожу, мальчик не осмелился раскрыться. Тело ныло от ударов матери, а пот разъедал ссадины, но все равно – убрать одеяло было невозможно.
Ему удалось уснуть, и во сне он пытался предотвратить смерть. Он кричал на нее, размахивал руками, вопил во все горло. Смерть подбиралась к отцу, но Олег ничего не мог сделать, ровным счетом ничего. Он всего лишь маленький мальчик, которому идет седьмой год. Он бессилен перед смертью. И кости. Им вовсе не нравится, что он делает, они ворчат и предупреждают, что своим сопротивлением Олег только ускорит неизбежное. Нет, говорил он во сне, я спасу его… Он спорил со своими призраками, бил себя по голове кулаками, но не мог добраться до них, этих паршивых, вечно шебаршащих тварей. А они твердили ему, чтобы он прекратил. Олег думал, что сможет что-то сделать… Верил в это как может верить только маленький ребенок.
Отец умер. Через пять дней мать сорвалась куда-то посреди дня и ничего Олегу не сказала. Мальчик остался дома в одиночестве. Ему было известно, что произошло несчастье, но кости ничего не говорили ему насчет деталей происшествия. Кости издевались над ним, не переставая твердить, что это он виноват.
Олег виноват в смерти отца!
Он приблизил ее.
Он бросил отца в ее объятия.
Потому что был плохим и сумасшедшим…
Выходит, мама права. Так говорят и делают только ненормальные. Олег – ненормальный, плохой. Он убил отца. Был непослушным.
Потом началась вся эта суматоха с похоронами, которую он плохо помнил. Пока мать занималась всем этим, Олег сидел у соседей дома. За ним присматривала одна женщина, бездетная. Она постоянно совала «бедному мальчику» леденцы на палочке, но Олег не любил их и прятал в мешочек, сам не зная, для чего. Чтобы не обидеть эту женщину, он все-таки принимался сосать полупрозрачную конфету. Было достаточно просто продемонстрировать ей это.
Мать радовалась гибели отца, Олег это чувствовал. В нем просыпалась жгучая ненависть к ней, которую он с трудом контролировал. Олег боялся этой женщины, которая временами казалась ему чужой, и не мог простить ей веселого тона, с каким она напевала, развешивая белье во дворе. На кладбище мать вела себя как положено, но дома менялась, словно сбрасывала с себя маску, предназначенную для чужих людей. Олег наблюдал за матерью из окна. На ее ногах были стоптанные тапочки. Платье она надевала теперь все в дырах. Под ним часто не было нижнего белья. Светлые волосы торчали из-под неизменной розовой косынки. Олег подмечал эти детали и пытался расшифровать их. Кости ничем не могли ему здесь помочь. Конечно, по-другому и быть не может: кому охота общаться с тем, кого называют ненормальным…
Олег вспоминал гроб, в котором хоронили отца. Большой гром, широкий, обитый красным крепом.
Закрытый гроб.
Его опускали в могли шесть мужчин, бывших коллег отца по работе в забойном цехе. Олег хотел спросить у матери, почему так рано заколотили крышку, но побоялся. Ему помнился ремень, которым она охаживала его плечи. Никто ничего ему не объяснил, но через два года Олег все-таки узнал, что произошло
Однажды во время работы в забойном цехе начались перебои с электропитанием. Вызвали электрика, но тот где-то задерживался. Конвейер нельзя было останавливать надолго. Животные, ожидающие очереди на смерть, кричали и выли на все голоса. Так Олегу объяснила мама. Животные кричали и выли. Ужас донимал их, запах крови сводил с ума, но они не могли понять, почему очередь застопорилась. Тогда отец и вызвался посмотреть, что случилось с током. Начальник цеха не успел его остановить. Отец забрался в щитовую, сказав, что кое-что в этом понимает. Понимал он что-либо или нет, неизвестно, но от прикосновения к какой-то штуке, в его тело влетело несколько тысяч вольт. Ток проходил через него до тех пор, пока отец не задымился и не почернел. Он стал похож на головешку из костра. (Олег вспомнил дымок, поднимающийся от его пальцев.) Хоронить в открытом гробу его было уже нельзя.
Олег был виновен в смерти отца – это он себе твердо уяснил. Беда бы не произошла, смирись он с голосом костей…
Олег не мог простить себя. Обида на мать, которая слишком откровенно сбросила с себя «оковы» и радовалась этому несчастью, тоже никуда не делась. Когда она умерла, Олег почувствовал облегчение – ни на что больше он не был способен. Поплакав, он, казалось, освободился от части груза, что лежал на его сознании.
Кот Лобзик погиб вскоре после смерти главы семейства. Обычно он не выходил со двора, боясь собак и еще больше гуляющих вдоль кромки леса коз, но однажды выбежал под колеса проходящего мимо грузовика с бревнами. Машины по этой дороге проходили не больше одной-двух в течение месяца, но Лобзик умудрился попасть под колесо одной из них. Животное расплющило, все его внутренности вылезли наружу, крови было столько, словно разбили трехлитровую бутыль. Череп превратился в месиво. Мать увела сына, чтобы он не видел этого зрелища, но нескольких секунд ему хватило, чтобы не спать ближайшие три недели. Его сны были затоплены ужасом. В них Олег видел мертвого отца с почерневшим лицом, на руках у которого лежал раздавленный в лепешку кот. Кишки Лобзика свешивались до самого пола. Иной раз отец подходил к его кровати и предлагал Олегу подержать животное. «Возьми его, возьми», – говорил мертвец шепотом.
Олег остановился напротив парадного входа и посветил перед собой фонариком. Тьма откликнулась фрагментами особняка, выступающими из пустоты. Стены старого мертвого дома вибрировали, двигались, Олегу слышался треск перекрытий и звук трущихся друг об друга кирпичей.
Дождь почти кончился, но ветер дул с прежней силой. Олег вспомнил о краске и растворителе. Если он использует их, будет ли нужный эффект? Дом промок во время грозы. Здесь повсюду вода. Олег шагнул вперед и остановился на пороге, вонзив луч света в темный холл. Ему показалось, что на самом деле это не парадная бывшей графской резиденции, а огромная зловонная пасть. Олег сжал молоток, но дальше идти не решился. Пока он по-прежнему сторож, он должен делать свою работу. Кости противились другим его желаниям. Например, тому, что требовало от Олега немедленного бегства.
Он не должен уходить со своего поста – на это намекали кости.
А с какой стати он обязан их слушать? Разве Олег сам себе не хозяин? И вообще – когда-нибудь он бросал костям настоящий вызов?
Хорошо, пусть этого вызова и не было, но не в этом суть. Когда-то надо решаться и делать то, что не согласуется с волей призраков. Дом представляет опасность для всех, кто находится рядом… Дому нужна кровь… Олег обернулся, думая, что рядом кто-то есть. Нет, он не будет входить. Он подождет. В таких вопросах спешка только вредит. Утром, первым делом, надо будет переговорить с Натальей о том, что он задумал. Будем надеяться, что она не станет возражать. Пожар в доме можно обставить как будто был несчастный случай. Удар молнии, например… Но как? Надо подумать…