Русская идея. Бороться с мировым злом

Смирнов Александр

Про Россию я Крафту поверю и даже скажу, что, пожалуй, и рад; если б эта идея была всеми усвоена, то развязала бы руки и освободила многих от патриотического предрассудка…

– Я не из патриотизма, – сказал Крафт как бы с какой-то натугой

<…>

– Но чем, скажите, вывод Крафта мог бы ослабить стремление к общечеловеческому делу? – кричал учитель… – Пусть Россия осуждена на второстепенность; но можно работать и не для одной России. И, кроме того, как же Крафт может быть патриотом, если он уже перестал в Россию верить?

– К тому же немец, – послышался опять голос.

– Я – русский, – сказал Крафт.

– Это вопрос, не относящийся прямо к делу, – заметил Дергачев перебившему.

– Выйдите из узкости вашей

идеи, – не слушал ничего Тихомиров. – Если Россия – только материал для более благородных племен, то почему же ей и не послужить таким материалом? Это роль довольно еще благовидная. Почему не успокоиться на этой идее ввиду расширения задачи? Человечество накануне своего перерождения, которое уже началось. Предстоящую задачу отрицают только слепые. Оставьте Россию, если вы в ней разуверились, и работайте для будущего – для будущего еще неизвестного народа, но который составится из всего человечества без разбора племен. И без того Россия умерла бы когда-нибудь; народы, даже самые даровитые, живут всего по полторы, много по две тысячи лет; не всё ли тут равно: две тысячи или двести лет? Римляне не прожили и полутора тысяч лет в живом виде и обратились тоже в материал. Их давно нет, но они оставили идею, и она вошла элементом дальнейшего в судьбы человечества. Как же можно сказать человеку, что нечего делать? Я представить не могу положения, чтоб когда-нибудь было нечего делать! Делайте для человечества и об остальном не заботьтесь. Дела так много, что недостанет жизни, если внимательно оглянуться. Надо жить по закону природы и правды, – проговорила из-за двери госпожа Дергачева. Крафт слушал, слегка улыбаясь, и произнес наконец, как бы с несколько измученным видом, впрочем, с сильною искренностью: «Я не понимаю, как можно, будучи под влиянием какой-нибудь господствующей мысли, которой подчиняются ваш ум и сердце вполне, жить еще чем-нибудь, что вне этой мысли?» – «Но если вам доказано логически, математически, что ваш вывод ошибочен, что вся мысль ошибочна, что вы не имеете ни малейшего права исключать себя из всеобщей полезной деятельности из-за того только, что Россия – предназначенная второстепенность; если вам указано, что вместо узкого горизонта вам открывается бесконечность, что вместо узкой идеи патриотизма…» – «Э!» – тихо махнул рукой Крафт. – «Я ведь сказал вам, что тут не патриотизм». [4]

Безусловно, это мысли Достоевского. И он размышляет, приводит аргументы в пользу того, что, может быть, нет ничего плохого и ужасного в том, чтобы быть на второстепенных ролях в истории. Можно ведь просто работать для блага человечества – «общечеловеческого дела» (это похоже на отсылку к работам Н. Федорова и его «Общему делу»). И аргументы вполне убедительны, не так ли? И даже, кажется, можно просто жить «по закону природы и правды», довольствуясь тихими радостями, не нарушая моральных, нравственных и божественных законов. И не это ли сегодня часто предлагается нам? Просто живи и радуйся!

Да, все предлагаемые аргументы очень убедительны. Но почему-то Розанов и его незримый оппонент Ардов «зацепились» за Крафта, которому мысль о том, что русский народ должен остаться на второстепенных (третьестепенных) ролях в истории и не иметь самостоятельной роли в истории человечества, но послужить лишь материалом для других народов, невыносима. И не только невыносима, она смертельно, убийственно невыносима.

Почему Розанова не убеждают такие хорошие аргументы? А они его не убеждают, потому что он сам говорит и мыслит как Крафт!

В. В. Розанов: «Может быть, бред есть всё, что мы думаем о великом призвании России… И тогда – удар в висок свинцового куска… И вечная Ночь… Ибо для меня вечная Ночь переносимее, нежели мысль, что из России ничего не выйдет…» [3]

И тут же добавил: «А кажется – ничего не выйдет».

Вот это последнее слово Розанова показательно. Этот его пессимизм с предельной отчетливостью

показывает, что христианские поиски новой формы для русской идеи, поиски, которыми сами того не осознавая, занимались мыслители XIX века, завершились ничем. Образно говоря: они не смогли оживить (обновить) остывшую, лишившуюся миссианского огня русскую христианскую идеологическую модель, которая без этого «топлива» не работает.

Розанов прав в том, что русским нужно верить в великое призвание России, нужно понимать, что есть общечеловеческое значение русского бытия, есть цель, возложенная на нас Богом… И без этой веры жизнь «по закону природы», пусть даже с участием в общечеловеческом деле, рискует превратиться в смердяковщину, из которой выход один: «кусок свинца и вечная Ночь»!

«Лучше мозги пусть по стенам разбрызгаются, чем эта смердяковщина», – восклицает Розанов. [3]

О какой смердяковщине он говорит? Что имеется в виду? Это отсылка к словам Смердякова из «Братьев Карамазовых»: «Придут французы и покорят Россию, открою в Париже парикмахерскую»! Или более поздний вариант: «Победили бы немцы, пили бы сейчас баварское».

В. В. Розанов: «Замечательно, что та мысль, от которой благородный Крафт застрелился (Достоевский несколько раз называет его «благородным»), эта же самая мысль внушает Смердякову его знаменитые «романсы». В человеке «с гитарой» описывается, как этот лакей хохлится со своею невестою и то «развивает ее», то очаровывает пением. «Россия-с, Марья Ивановна, одно невежество. Россию завоевать нужно. Придут французы и покорят ее, а тогда я в Париже открою парикмахерскую».

Это та же «мысль Крафта», переданная «подлецу-приживальщику», бесу «в смокинге», который страшнее всех демонов в плаще и сиянии. Единственный подлинный дьявол, о, какой подлинный!

«Мое подлое я, но трансцендентное».

– «Дьявол с Богом борется, а поле борьбы – сердца людей». [3]

Достоевский перестал писать о русской идее после 1878 года, Владимир Соловьев написал такое, что впору показывать психиатрам (см. главу 1.4), и пророчески предположил, что Россию может ждать атеистическое будущее. А Розанов этим высказыванием («а кажется – ничего не выйдет») честно признался, что не верит в великое призвание России. Жаждет его, ибо невыносимо думать иначе, но не верит!

Ошибся Розанов. Ибо еще не была перевернута последняя страница русской истории.

Источники

[1] В. В. Розанов Собрание сочинений. Листва. под общей ред. А. Н. Николюкина. М. Республика, СПб Росток, 2010 «Опавшие листья» С.166

[2] Достоевский, Федор Михайлович Подросток: Роман в 3 ч. Ф. М. Достоевского. – 3-е изд. – Санкт-Петербург: тип. бр. Пантелеевых, 1882 С.51 https://viewer.rsl.ru/ru/rsl01003612969?page=57

[3] Вокруг Русской идеи. В.В.Розанов 1911 Впервые опубликовано: «Русское слово». 1911. 19 июля. No 165.

[4] Достоевский, Федор Михайлович Подросток: Роман в 3 ч. Ф. М. Достоевского. – 3-е изд. – Санкт-Петербург: тип. бр. Пантелеевых, 1882 С.51—52 https://viewer.rsl.ru/ru/rsl01003612969?page=57

1.7

Безвременье

Современные исследователи, разбирая тексты русских мыслителей XIX века, как будто игнорируют политический и исторический фон, в котором эти тексты создавались. Почему-то события 1877–1878 годов остаются как бы вне исследования. Как будто события, происходившие на Балканах, и послевоенные события не важны. Конечно, можно сказать, что любые события оказывают какое-то влияние на мыслителей своего времени, но тут особый случай. Перед началом Балканской войны происходит всплеск патриотизма, охвативший, без преувеличения, всё российское общество. Достоевский много пишет про этот общенародный подъем в «Дневнике писателя»: