Русская инфинитивная поэзия XVIII–XX веков. Антология
Шрифт:
Наряду с протеизмом экстенсивного типа – превращением во множество разных объектов, в ИП распространена и другая гиперболическая тенденция – к перерастанию интенсивного смежностного любования одним объектом в полное отождествление с ним. Назовем этот тип случаев любовным тяготением. В роли «виртуального иного» выступает тут не целый мир, а некий единичный объект.
Иногда метаморфоза индуцируется, по принципу подражательного желания, той любовной энергией, которой заряжен сам объект, вернее, смежная пара объектов. Пример – начало стихотворения Саши Черного «Послание второе» (1908).
Хорошо сидеть под черной смородиной <…> И следить за тучками легкомысленно-легкими. Хорошо объедаясь ледяной простоквашею <…> Смотреть с веранды глазами порочными, Как дворник Пэтэр с кухаркой Агашею Угощают друг друга поцелуями сочными. Хорошо
От серии смежностных инфинитивов (сидеть под; следить за; смотреть, как) сюжет переходит к мысленной метаморфозе (Хорошо быть…). Этот скачок совершается под магнетическим воздействием наблюдаемого любовного контакта, описанного к тому же в общих для обеих сторон терминах – гастрономических (о себе: Хорошо, объедаясь ледяной простоквашею; о них: Угощают друг друга поцелуями сочными).
Любовная фиксация на объекте не обязательно носит эротический характер. В «Ученике» Цветаевой (1921; № 302) она предстает в виде не менее тропогенной преданности священной фигуре Учителя:
Быть мальчиком твоим светлоголовым, <…> За пыльным пурпуром твоим брести в суровом Плаще ученика. Улавливать <…> Твой вздох животворящ <…> Победоноснее Царя Давида Чернь раздвигать плечом <…> от всей земной обиды Служить тебе плащом <…> Быть между спящими учениками Тем , кто во сне – не спит <…> Уже не плащ – а щит ! <…> И <…> первым Взойти на твой костер .
ИП здесь практически абсолютное, причем длинная серия (7 инфинитивов) покрывает текст от первой до последней строки. Стихотворение читается как почти сознательное упражнение во все более интенсивном наращивании контакта вплоть до попытки полного отождествления с желанным объектом (мальчик – ученик – плащ – щит; брести за – улавливать – служить – первым взойти), которая искусно готовится метонимикой и метаморфикой (за… пурпуром твоим – в плаще – служить плащом – уже не плащ, а щит!). Завершающий гиперболический ход парадоксально совмещает метаморфозу со смежностью: цветаевская героиня не столько превращается в Учителя, сколько опережает, оттесняет, заменяет его на его судьбоносном костре.
Что касается собственно любовных сюжетов, то имитаторское заряжение эротической, т. е. по определению смежностной, энергией не обязательно ограничивается фиксацией на одном выделенном объекте. Оно охотно совмещается и с множественной протеической экспансией, иконизируя тем самым еще и гиперболический потенциал любви как орудия размножения. Яркий пример – «Весна» Багрицкого (№ 330):
Уже, окунувшийся В масло по локоть, Рычаг начинает Акать и окать <…> Приклеены к стеклам Влюбленные пары, – Звенит палисандр Дачной гитары: – Ах! Вам не хотится ль Под ручку пройтиться ? <…> Мне любы традиции Жадной игры: Гнездовья, берлоги, Метанье икры… Но я – человек, Я – не зверь и не птица; Мне тоже хотится Под ручку пройтиться; С площадки нырнуть <…> В набитое звездами Решето … Обрызгать молоками Щучью икру; Гоняться за рыбой <…> Чтоб, волком трубя <…> Далекую течку Ноздрями ощупать <…> Кружиться над птицей, Сигать кожаном И бродить за волчицей, Нырять, подползать И бросаться в угон, – Чтоб на сто процентов Исполнить
Мотив Под ручку пройтиться восходит к известному инфинитивному стихотворению Северянина («Еще не значит быть изменником…»; 1914; № 242), но приняв, в отличие от ряда пародистов, его смежностный сексуальный напор всерьез, Багрицкий развертывает его в картину тотального эротизма. Миметическое заражение начинается с зависти к влюбленным парам в вагоне (Мне тоже хотится) и приводит к длинной серии метаморфоз субъекта-человека в «Другого», каковым он по определению не является (Я – не зверь и не птица). Субъект мысленно (хотится – это, в сущности, сниженный до элементарной похоти вариант хомяковского Хотел бы я) превращается в рыбу, птицу, кожана (летучую мышь), волка… Метаморфозам, как обычно, предшествует интенсивная, т. е. гиперболическая, смежностная устремленность: от под ручку пройтиться субъект переходит к нырнуть в звездное небо, а далее следуют уже непосредственно сексуальные инфинитивные контакты – копии природных (обрызгивание икры молокой и др.). Картина замыкается перебрасыванием эротической тропики на сюжетную рамку – на поезд, представляющий, к тому же, в дополнение к миру человеческих отношений и миру природы, мир индустрии. Эта финальная метафора («похотливый поезд – чудовищный вьюн с фонарем в голове») подготовлена в начале текста эротизированным образом рычага (который начинает Акать и окать). К проведению темы через все возможное разное предрасполагает задача довести присущий любовной теме гиперболизм до логического предела – объявления его законом природы (Чтоб на сто процентов Исполнить закон).
Тот же глубинный принцип – сочетать минималистскую однонаправленность любовного тяготения с многоадресностью протеической экспансии – организует тропику внешне непохожего стихотворения Седаковой «Неужели и мы, как все, как все…» (1986):
Неужели и мы, как все, / как все / расстанемся? <…> Не меньше, чем ивы вырастать у воды , / не меньше, чем воды / следовать за магнитом звезды , / и чем камень опускаться на дно , / чем пьяный Ли Бо заглядывать / в желтое, как луна, вино , / любящие быть вместе — / неужели мы расстанемся, как простые скупцы и грубияны?
Стержневым тропом стихотворения является сравнение лирического «мы» с четырьмя парными объектами внешнего мира по свойству «любить быть вместе». Его самоочевидная смежностность («любить» и значит «хотеть быть вместе») подкрепляется далее проекцией на пары тяготеющих друг к другу явлений, а также дополнительными сцеплениями между членами разных пар. Действительно, вода соединяет две (а имплицитно и три) первые пары, магнитное/земное тяготение – вторую и третью, звезды/луна – третью и четвертую, соотношения звезда/вода и луна/вино – вторую и четвертую. При этом первая пара задает горизонталь, вторая – движение вверх, третья – движение вниз 19 , а четвертая включает человека, готовя переход к мы. Сочетание головоломной инверсии (нормальным был бы порядок Неужели мы, любящие быть вместе не меньше, чем ивы…) с начальным эллипсисом напрягает конфликт между тенденцией к разрыву структуры (= иконическому образу «расставания») и героической попыткой ему противостоять (неужели…?).
19
В строчке и чем камень опускаться на дно не исключена отсылка к финалу инфинитивного стихотворения Анненского «Три слова» (опубл. 1923; № 88): Но чтоб уйти, как в лоно вод В тумане камень упадет, Себе лишь тягостным паденьем Туда на дно, к другим каменьям.
Апелляция ко «всем» разным явлениям окружающего мира (деревьям, камню, воде, луне, звездам, луне, вину, поэзии) призвана сообщить любви статус универсального закона, как у Багрицкого. Разница не только в том, что там речь идет о беспроблемном весеннем вожделении, а здесь о возможности расставания, но и в том, что старательно аргументируемому «закону любви» противостоит не менее универсальный «закон распада» (расстанемся, как все, как все). Вопрос в том, какой из двух законов окажется сильнее 20 . Налицо опять борьба экспансии и редукции.
20
Подробно об этом стихотворении см.: Жолковский 2007д.