Русская канарейка. Голос
Шрифт:
Сейчас они сидели на камбузе и ужинали уткой и сыром. Собирая на стол, он хотел открыть бутылку бургундского, но вспомнил о пьяном разгроме в баре (сейчас у него уже не было причин ей не верить) и заменил вино виноградным соком.
На экране компьютера, распахнутого на крышке кухонного шкафа, беззвучно проплывали виды какого-то ночного — судя по архитектуре, испанского — города.
— Это Лиссабон, — заметила Айя, мельком глянув на экран.
— А ты, похоже, землю трижды обошла, как Вечный Жид?
— Почти. Мы с моей подругой Михаль месяца три шатались по Испании. Немножко
…Собрались-то в пять минут, зато потом долго добирались на перекладных через все деревни Эстремадуры — на автобусах, попутках, чуть ли не на телегах. А когда добрались, разверзлись хляби небесные — страшный, просто тропический ливень…
Они вбежали в первый же ресторанчик на руа Мария да Фонте и под смешливыми взглядами молодых красивых официантов отряхивались на пороге, как бродячие псы, потом присели за столик у окна и попросили — бр-р-р-р-р! — кофе погорячее.
В окне мотало и гнуло высоченные деревья, растущие вдоль улицы. Вдруг все замерло, будто в преддверии Слова Господня, — и каменным обвалом, с беспощадной мощью рухнула на мир серая плита воды. Айя смотрела на Михаль, на ее милое некрасивое лицо с неправильным прикусом; та улыбалась в ответ, и они сидели так, бесконечно долго, обсыхая, грея ледяные ладони о чашки, словно были одни-одинешеньки.
Когда наконец вышли на крыльцо, вместо мостовой бурлила, катилась, крутилась бешеная река под уклон улицы; невозможно было и помыслить в нее войти.
Они стояли на ступенях под козырьком, взявшись за руки, — пришлые бродяги посреди вселенского потопа, свободные, бездомные, юные и сильные этой свободой и юностью, — и ждали, пока стихия успокоится. А дождь все лил, лил, и они все стояли и стояли, совершенно одинокие в чужом городе. Рука Михаль озябла и превратилась в ледышку, и Айя время от времени подносила ее ко рту, дышала на нее, согревая…
В конце концов ресторан стали закрывать, переворачивать на столы стулья, мыть полы. И тогда один из официантов — тех, смешливых — снял обувь, засучил брюки до колен и по очереди перенес обеих на спине на «другой берег», к автобусной остановке…
— Где-то была фотография, — сказала Айя, — надо поискать: Михаль на спине нашего доброго Харона…
— Возьми еще утки, — сказал Леон. И положил в ее тарелку мяса.
Со стороны бунгало-бара, опоясанного гирляндами весело прыскающих крошечных лампочек, слабо доносились блюзовые всхлипы; их вспарывали скандальные крики обезьян из влажной путаницы джунглей, звон цикад, какой-то беспрерывный стрекот и редкие истерические взвои — фон, в который вплетались мерные тяжелые удары волн о песок и плеск волны о борта пенишета.
И все подминала под себя восходящая царственная луна — лимонный прожектор в зыбучих барханах звездного песка.
— А спать мы будем вместе? — спросила она тем же нейтральным тоном, каким интересовалась сортом сыра.
Он поспешно и категорически отрезал:
— Нет.
— Почему?
— Потому
— Ясно, — отозвалась она. — Это благородно.
…Двумя словами превращая меня из идиота в мудака…
Минуты три ели молча.
Он опять подумал: когда она молчит, возникает шизофреническое ощущение, будто я ужинаю в компании с другим собой.
Впервые в жизни рядом с женским существом он чувствовал полное, спокойное и какое-то домашнее равенство. Хотя, если вдуматься: какой покой может быть рядом с подобным беспокойством — с этой бродяжкой, у которой на каждый случай припасена безумная история из собственной биографии?
— У тебя есть жена?
Она задавала вопросы внезапно и прямо, после чего взглядом упиралась в сердцевину его губ в ожидании такого же прямого ответа.
Он помолчал, пожевал и проглотил кусок сыра, непринужденно и убедительно ответил:
— Есть.
— Врешь, — спокойно отозвалась она.
Он хмыкнул, прикидывая достойную отповедь наглой девчонке.
Но она перебила:
— И женщины у тебя давно не было. Я же чувствовала твои руки, когда ты меня брил и… потом, когда мыло с меня смывал… Ты умирал, как хотел меня. И сейчас ужасно хочешь. Разве нет?
Он страшно разозлился, тем более что она была права. Заставил себя спокойно долить сок в ее чашку.
— Допивай. Как бы там ни было, — твердо проговорил он, завершая этот милый ужин, — сейчас ты отправишься в свою берлогу и прекратишь морочить мне голову. А завтра я отвезу тебя в аэропорт.
Эту девицу, в ярости приказал он себе, собирая со стола и складывая в мойку посуду… эту чертову вшивую провидицу!!! ты будешь держать подальше от своего хера, понял?!
…Вначале она даже задремала — судя по тому, что ей снилась какая-то чепуха. Усталость последних дней скулила в каждой мышце тела, которое молило только об одном: о неподвижности. Усталость, вкусный ужин, чистая койка в каюте-шкатулке… Айя успела подумать: этот загадочный человек, столько сил прилагающий, чтобы держать себя в узде и ни в коем случае не показать… этот человек, Леон — неистовый, резкий, напряженный и в то же время беззащитный под своей кольчугой, особенно когда…
…и вот уже ехала в поезде, в общем вагоне, — тем утром, когда сбежала из дома, — а на скамье напротив нее сидели трое мальчишек лет семнадцати: Ленька, Генька и Генька.
Они были близнецы, Евгений и Геннадий, да просто — «Генька-Генька», а с четвертым би-боем группы AfroBeat парни рассорились и разодрались еще в Алма-Ате и теперь ехали в Судак без номера четвертого.
Минут через двадцать оживленной трепотни обо всем, что в голову придет, они предложили Айе войти в «четверку крутых би-боев». Самым ударным номером программы у них была «синхронная четверка». Передними запускали близнецов Геньку-Геньку, и те отчебучивали ювелирным ходом один в один каждое движение — убойный был номер, публика обалдевала и хорошо отстегивала: люди же ясно видят, — никакого фуфла, ребята наяривают дай боже!