Русская канарейка. Голос
Шрифт:
— Привет, Исадора.
Круглое опрятное лицо, смуглая здоровая средиземноморская кожа, милые темно-карие глаза в лучиках морщин (мой тип — подсознательное доверие, симпатия, уютное ощущение родни. Вот оно опять: тоска по другой матери).
— Как там моя берлога? Не сгорела?
— Все хорошо, месье Леон. Я вчера убирала и, как вы просили, купила сыр, хлеб и молоко. Все в холодильнике.
В холодильнике… А вот в доме Филиппа, в Бургундии,
— Благодарю, моя радость. Сколько я должен?
— Не торопитесь, прибавите к плате за уборку в другую среду.
Исадора живет в Париже много лет, по-французски говорит бойко и довольно грамотно, но иногда путает слова.
Он стал подниматься по лестнице. Вот лифта нет, это минус. Впрочем, в ближайшие лет тридцать, будем надеяться, сей досадный недостаток…
— Месье Леон! Месье Леон!
Он наклонился над перилами.
Исадора стояла посреди холла, закинув голову.
— Вас тут спрашивал молодой человек. Я, как вы велели, сказала, что вернетесь только завтра. Все правильно?
— Очень хорошо. Что за человек, как выглядел?
Она наморщила круглый лоб, виновато улыбаясь:
— Как вам сказать… Возраст, пожалуй, средний. И внешность такая… средняя…
Все правильно. Описание любого резидента любой разведки мира.
И вздохнул: потому-то они и не отпускают тебя, мой милый: ну на кого ты похож? Артист, диковинный педерастический голосок — знаете, из этих гомиков… Квартал Марэ…
Значит, Джерри. Можно представить, как его треплет контора, если он решил проверить, не вернулся ли я раньше времени.
Тем более стоит поторопиться.
Открыв дверь квартиры, он, не снимая туфель, прошел к телефону и набрал номер. Рановато, но старичье, как известно, встает ни свет ни заря. Еще один старик в его жизни — из тех, за кем он гонялся во времена оны, кого допрашивал и упекал за решетку. Из тех, в кого стрелял пулями, что распускаются в твоем теле, как цветок.
Когда-нибудь твоя коллекция стариков пополнится тобою же… «Да ты и сам старичок, мой малыш…» Трубку сняли довольно скоро.
Леон гаркнул:
— Старина Лю! Да здравствует бессмертное учение Маркса! Вива Че Гевара! Вива мудрый Мао! Вива…
В трубке прохаркались, просвистели что-то носом, весело хрюкнули, и наконец густой шершавый бас увесисто пробухтел:
— Это ты, мон шер Тру-ля-ля? А я тебя искал дня два назад… звонил-звонил… Молчок — что ночью, что утром. Ну, думаю, мой Тру-ля-ля повесился на вожжах, которые я удачно ему впарил.
— Что-то интересное? — спросил Леон.
— Так, кое-что. Чучело броненосца на истлевшей бархатной подушке и кабинетный перегонный куб в футляре из крокодиловой кожи.
— Броненосец будет собирать пыль, а перегонный куб мне разве что на рояль ставить, — сказал Леон. — Слушай, Лю, дело есть. Мы могли бы увидеться?
— Когда?
— Да
Кнопка Лю пошлепал губами, порычал, произвел еще множество думающих звуков.
— Я сегодня на «Монтрёе», — сказал он. — Шарло, добрая душа, купил место на два дня, пускает меня под свое крылышко. Буду там в полдень.
— Сможешь отлучиться на часок?
— Если угостишь.
— Само собой. Помнишь тот рыбный ресторанчик, штурвал на голубой вывеске? Там подают неплохие moulles… Годится?
— Ну, пусть moulles, — покладисто вздохнул Лю.
Кнопка Лю, крошечный эфиоп, антиквар, «Король броканта» — бывший пират, бывший марксист, бывший русский филолог…
Непутевый сын одного из эфиопских князьков, в молодости Лю увлекся учением Маркса, стал «революционером-интернационалистом», учился — сначала в МГУ, затем в различных «центрах подготовки» от Афганистана до Ливана. Овладев в равной степени марксизмом и «калашниковым», гонял на бронекатере вдоль всех берегов Карибского бассейна, собирая деньги «на революцию», не забывая и себя, грешного. Когда постарел и «работать» стало невозможно, купил подходящие документы, перебрался во Францию под новым именем и попросил политубежища.
Эту свою ослепительную биографию Кнопка Лю, разумеется, рассказывал далеко не каждому. Просто он считал своего Тру-ля-ля невинным пришельцем из страны оперного барокко. Однажды, в начале знакомства, потрясенно осознав, с каким бездонным источником информации имеет дело, Леон провел Кнопку Лю на спектакль в «Опера Бастий», где раза два, согласно роли, выехал на авансцену на сверкающей золотом троянской колеснице, заработав у эфиопа прозвище «Тру-ля-ля» и заняв в его воображении место на картонном облаке с голубой каймой.
Русская речь вызывала у бывшего пирата благоговейный трепет, а то и слезы радости — если к тому времени он был прилично (не без помощи и за счет Леона) подогрет.
Во Франции старый террорист вел трогательную трудовую жизнь «кочевого профессионала», антиквара, неустанно рыщущего по всем развалам, помойкам и «пюсам» в поисках настоящих жемчужин.
— Хватит, — говорил он, — хватит морей; сейчас меня укачивает от одного вида компота в банке.
Мечтой его был магазинчик, который кормил бы на старости лет. Но тяжкие вериги свирепых налоговых законов… Магазинчик оставался мечтой, а Лю пробавлялся по рынкам и аукционам; иногда покупал законное место на каком-нибудь «броканте» (часто именно на «Монтрёе») и торчал там пару дней под тентом на складном стульчике, после чего перекочевывал дальше.
До встречи оставалось часа два — вернее, два часа семь минут. Вполне достаточно, чтобы добраться до метро «Porte de Montreuil». Правда, по пути надо было еще заскочить в фотоателье.
Леон снял куртку, сунул ноги в домашние тапочки, поколебался — нырнуть ли в душ или лучше сварить кофе? — и выбрал, разумеется, кофе. Вот уж кто не станет придирчиво рассматривать своего Тру-ля-ля на предмет свежей рубашки или тщательно выбритого подбородка — старый негритос, бородавчатая жаба, ночной нетопырь, кровосос и бандит, изощренный ценитель прекрасного.