Русская канарейка. Голос

Рубина Дина Ильинична

То есть, с горечью подумал Леон, по-прежнему снисходительно улыбаясь старому бандиту, произошло самое страшное: Лю нахрюкался, как последняя свинья, и ты ничего не сделал, чтобы это предотвратить. Можно платить и топать отсюда. А его затолкать в фургон, чтобы проспался, черный дурень! Впрочем, встречу не назовешь совсем уж неудачной.

— Смотри, не блевани, — заметил он, внимательно приглядываясь к Лю. — Советую тебе хоть что-нибудь съесть.

И выждав минуты три, пока эфиоп вяло ковырнет вилкой и отправит в рот содержимое ракушки, спросил наудачу:

— И где же болтался тот парень, который такого страху на тебя сейчас нагнал? Среди «Красных бригад»? Или

среди ребят ООП?

— Он не болтался! — возразил Лю. — Он был инструктор. Знаешь такое слово: ин-струк-тор? Полагаю, относился к одной из подсоветских разведок… Возможно, к Штази. Ты говоришь — британец! Кой там черт — британец! Немец — он немец и есть, с головы до ног немец. Я околачивался там два сезона, перебивался в охране. Я там, мой милый, такие сцены видел — мне до конца жизни хватит на все страшные сны. Я однажды видел, как они допрашивали женщину, она была черкеской, но работала на израильтян. Красавица! Княжна! У нее была зубоврачебная клиника в Бейруте, на чем-то там она прокололась… И не дай тебе бог…

— И с кем же он по-русски говорил? С русским инструктором? — перебил Леон, уже не заботясь ни об интонации, ни о своем образе Тру-ля-ля на картонном облаке в золоченой колеснице; заботясь лишь о том, чтобы вытянуть из старого эфиопа все, что тот в состоянии проблеять.

— Да не-ет, в том-то и дело. Тот был иранец. Они друг перед дружкой хлестались в русском мате — кто больше знает. Дружок его, иранец, Бахрам… Да-да, и не только дружок. Этот был женат на его сестре.

— Вот болван ты, Лю! Что ж ты зенки залил! Кто женат? На чьей сестре?

Кнопка Лю вдруг выговорил четко и рассудительно:

— Казах. На сестре иранца Бахрама… Они были свояки, родня, и оба учились в Москве… И ты прав, больше пить не надо.

— Казах? Заговариваешься, старина. Он же был, говоришь ты, немец? При чем же тут казахи?

— П-понятия не имею… Его так Бахрам называл. А как его звали по-человечески… не-не помню!

— Пойдем, отконвоирую тебя до фургона, — сказал Леон, вкладывая купюры в книжку поданного официантом счета. Пристально осмотрел пьяненького Лю, как рачительный хозяин, прикидывая, можно ли вытянуть из него еще хотя б одно дельное слово, и пустил последний шар в лузу: — Но сейчас он уже очень пожилой человек, почтенный бизнесмен. Все в прошлом. Штази разогнали. А он торгует коврами.

Лю, который уже приподнялся со стула, рухнул на него опять. Почему-то эта реплика Леона произвела на него гомерическое впечатление. Он ржал и плакал от смеха, просто лег грудью на стол. Пытался вытащить салфетку из салфетницы, чтобы утереть слезы, и не попадал пальцами в прорезь. Леон вытащил целую пачку и сам утер ему физиономию.

— Ковры… ковры… — не унимался эфиоп. — Штази разогнали? Таких людей не разгоняют! Такие люди, как он, и вдруг — ковры?! T’es con ou quoi? [40] Коврами торгует Леопольд, чистая, щедрая душа, знаток и мудрец. Но Казах? Который на моих глазах лично пытал женщину, выворачивая ей руки в суставах? Ну да, пожалуй… эта его фирма для того и украшена коврами, чтобы… Да знаешь ли ты, что в некоторых странах «калашников» дешевле курицы?!. — Он забормотал, пытаясь налить себе в кружку еще две-три капли вина из пустой бутылки: — Система запирания затвора, сборка механизмов — гениальное изобретение… А мой любимый РПГ? Нет, ты в этом ни черта не сечешь, моя певчая птаха, тебе и понимать не нужно… Просто в нашем мире есть кое-что, чем раньше я очень даже промышлял по глупой молодости лет. А сейчас — нет. Сейчас только —

вот он, мой добрый и нежный…

40

Здесь: ты охуел? (фр.)

Достал и прижал к щеке мешок для сбора мочи — странно, что помнил о нем и не выпускал из рук. Что значит — профессия, уважительно подумал Леон.

— В смысле — бах-бах? — спросил он, целясь в антиквара указательным пальцем.

— Не только бах-бах… — тот подмигнул и головой покачал. — Тебе это знать не стоит, мон шер Тру-ля-ля! Не только бах-бах, а еще то, что поднимает на воздух целые кварталы… если постараться вложить в игрушку бо-о-ольшую погремушку… А уж если такую погремушку где-то сильно захотят, а кое-кто сможет достать для нее начинку… Да ты хоть представляешь, кто сейчас его свояк Бахрам? «Бахрамчик» — он его называл, Казах то есть. Да, Бахрамчик. Большой человек.

— Генерал? — уточнил Леон, встряхивая Кнопку Лю. — Министр?

Тот снова согнулся от смеха, щекой припав к скатерти на столе.

— А ты при встрече спроси Казаха по-русски, ладно? И спроси, чем он сейчас торгует, кроме ковров… «Занаве-е-есь ковром свой альков… свой бесстыжий грех и младую кр-р-ровь…» Слишком много оружия, слишком мало войн, — бормотал он. — Слишком много железа на нашей небольшой планетке…

…и далее нес уже нечто вовсе неудобоваримое и был совершенно бесполезен.

Леон притащил его чуть ли не на себе к фургону, где кроткий Шарло, взглянув на маленького, вусмерть пьяного эфиопа, предложил поднять того в фургон — «пока не отойдет».

Что и было сделано ими сообща, с некоторым добродетельным усилием и не вполне добродетельными комментариями. Шарло — задастый француз лет пятидесяти пяти, добряк, усач и остроумец, любил крепко выразиться.

— Да… — спохватился Леон, уже отойдя от фургона, но через минуту вернувшись. — Я у него сегодня купил кое-что. Передай вот полтинник, когда проспится.

* * *

По пути домой ему дважды привиделся бритый затылок Айи: на входе в метро (принадлежал юноше с мольбертом) и на рю де Риволи — она брела, пошатываясь, в обнимку с каким-то старым наркоманом (когда обогнал, нарисовались два мирных педика).

Бывает…

Но его неприятно задела собственная реакция: оба раза сердце вспархивало к горлу и там трепетало крылышками, как канарейка, тело же бросалось в погоню практически без всякой команды мозга, который в это время крутил ручку бешеной счетной машинки, вычисляя варианты: «Она в Бангкоке пересела на парижский рейс… она разыскала адрес — каким образом?!..» — и тому подобное жалкое бормотание безутешного ушибленного нутра.

Да ты что, мой дорогой Тру-ля-ля, сказал он себе голосом Кнопки Лю, t’es con ou quoi?

Слегка примирил с жизнью только вечер, который Леон провел в своем любимом, ласкательном кожаном кресле с заботливой подставкой под ноги (единственная, кроме тахты, современная вещь в квартире), обсуждая с Филиппом по телефону новые предложения. («Я сказал им — Дюпрэ?! Нет, увольте: это должен быть мощный эксклюзивный контратенор с репертуарным спектром “от барокко до рока”, а не очередной лучезарный мудак, у которого амбиции выше компенсации, но фа второй октавы — уже трагедия… И если вам не по карману Этингер, то…»)