Русская красавица
Шрифт:
– Срать я хотела на твою нежность!
Все мое спокойствие испарилось. Я жутко разволновалась. Что делать? Заорать?
Но ощущаю во внутренностях предательское безволие. Знаю: лучше не сопротивляться.
Так напугает, что и в самом деле помру. Не перевести ли лучше в сферу добровольно-принудительного согласия? По опыту знаю, но при чем тут опыт? Ксюша, милая, ты представляешь себе? Такого у меня еще не бывало!
А он, паскуда, смотрит на меня и, конечно, мысли мои, как с листа бумаги, читает.
– Ты, –
И встает с диванчика в возбужденном и трепетном состоянии.
Я говорю:
– Ты о Боге подумай!
А он молча бредет на меня.
– Ты брось… Такие заходы… Остановись! Стой!
А он приближается. Я схватила с тумбочки стакан и в него – хуяк! – прямо в голову – и не поняла, что произошло, но угодила в зеркало. Бац! Зеркало вдребезги. Дыра-звезда.
Тут я совсем оробела.
– Я, – говорю, – из-за тебя зеркало разбила!
А он опять за свое:
– Ты на поле кому собиралась дать? Не боялась? А здесь боишься?
– Так на поле, – я чуть не плачу, – я за святое дело бегала, а тут что? Какая-то твоя посмертная похоть…
– Дура! Я женюсь на тебе!
– И что дальше?
– Будем не расставаться!
– Не подходи ближе! Не подходи!
А он сел на край кровати, в ногах, и говорит:
– Неужели ты думаешь, что тебе со мной плохо будет?
– Знаешь что!.. Философия твоя вся гнилая: ты потому такой пессимизм развел, чтобы мне от тоски в любые, даже ТВОИ объятья броситься, как в петлю! Я теперь понимаю…
– Неправда… Хочу тебя… – бредит.
– Ладно-ладно! Не ты один!
– Мы с тобой неразделимое целое, Жанна!
– Что? Какая Жанна? Вздор! Теперь я Жанна и еще невесть кто, а как трахнешь меня – опять за говно держать будешь! Знаю! Нетушки!
А он заявляет:
– Если будешь сопротивляться, я тебя придушу подушкой. Я сильный!
Посмотрела я на него. Он действительно сильный. Куда сильнее, чем был при жизни. Жилистый такой… Действительно, думаю, придушит… Что делать? Я говорю:
– Как тебе не стыдно? Пришел к больной женщине. Обещал ухаживать… У меня горло болит…
– Жанна, любимая!.. Я тебя так буду любить, что ты про горло думать забудешь!
– Не преувеличиваешь ли ты, – сомневаюсь, – свои возможности?
– Сейчас, – говорит, – увидишь, – и клубный пиджак расстегивает.
– Погоди-погоди! Не спеши! Ты меня не соблазняй, понял? Все равно не соблазнишь! Я боюсь тебя, понял? Боюсь!!!
Он положил руку на одеяло со своими отвратительными ногтями и сквозь одеяло начинает мне ногу гладить, гладит, гладит, у меня глаза чуть из орбит не вылазят, а рука все выше, выше, выше. Смотрю: он уже лобок начинает гладить. Я говорю:
– Все равно ты меня не заведешь. Я с мертвыми не сплю!
А
– Никакой я тебе, повторяю, не мертвый, а даже теплое существо. Потрогай руку.
И руку жилистую ко мне протягивает.
Я невольно отдернулась:
– Вот еще! Руку щупать! Отчего это ты теплый? Может, снова ожил, а?
Он загадочно отвечает:
– Может…
То есть темнит, но я-то вижу, что он не человек, а кто-то другой, хотя руки теплые.
– А почему ногти у тебя такие? – задаю коварный вопрос.
– С ногтями, – говорит, – извини, ничего не поделаешь…
Ну, значит, не человек!
– Ты что, Леонардик, насильничать собрался? Не трожь меня!
А он:
– Ты меня убила.
А я:
– Так ты меня за это уже простил! Ты какой-то непоследовательный!
– Меня, – отвечает, – от желания распирает, а ты – про последовательность!..
Ну, что с ним делать? Вижу – не слажу.
Я даже оттолкнуть его боюсь…
А он сидел, сидел – да как бросится!
К лицу припал, к губам прижался, свой скверный язык мне сквозь зубы пропихивает, а руками за шею схватился, будто обнимает.
Я стала дергаться, туда-сюда по кровати ногами ходить, теряя носки, только смотрю, он одеяло отбросил и рубашку мою к шее закручивает, за груди хватается, за ноги ловит.
Я тогда, как уж вывернулась, пусть лучше со спины, думаю, чтоб не видеть, ничком лежу и ноги не зажимаю, не то, думаю, он меня там всю разворотит и будут разрывы, и бормочу:
– Ты чего, Леонардик! Ты чего! Сумасшедший! Ты же умер!
Так я бормочу и ноги на всякий случай не сжимаю, ну, будь что будет, только, шепчу, не убивай! я еще жить немножечко хочу!.. Ой!
Никогда при жизни храбрецом Леонардик не был, на подвиги не тянул, и долго, бывало, возилась я с ним, раздувая потухший, сырой костер, ой, буквально часами дуешь-дуешь, а все без толку, покуда из искры… такая тоска!.. ой! а здесь, смотрю, дело складывается по-иному, насел, груди руками сдавил, и не так, как прежде, слюняво, страдательно, а крепко, даже, может быть, чуточку крепче, чем надо, то есть именно так, как надо, сдавил, весь выпрямился и пошел! пошел! Я думаю: ну, вот! ну, вот сейчас!.. Однако не тут-то было…
И мне самой даже интересно: вот, думаю, какие превращения, кто бы мог подумать! А он вдобавок что-то бормочет, вроде бы как: девочка ты моя, Жанночка любимая, то есть в роль вошел, вообразил невесть что и от этого еще больше распалился. Славно наяривает! Господи, думаю, это ж надо такое! Сначала интеллектуальными беседами про Бога занимал, а потом, сбросив личину, взялся за дело, ой, только еще, ой, еще, Леонардик! Ой, как сладенько, ой! ой! ой! – как вкусненько… милый!.. ой! Ай! Господи! Ой, а-а-а-а-а!!!