Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

Минералова Ирина Георгиевна

Разумеется, именно А. Блок имеет отношение к проблеме прозаизации стиха. Поскольку оба вида прозаизации можно разделить лишь в целях анализа, в рабочем порядке, а реально они существуют параллельно, постольку несколько слов об этом втором явлении применительно к Блоку сказать следует. Верлибром написаны два знаменитых блоковских произведения: «Она пришла с мороза» и «Когда вы стоите на моем пути». Их значение как формального новшества порою преувеличивается – и применительно к судьбе верлибра в русской литературе, и применительно к самому Блоку. Так, автор книги «Русский свободный стих» О. Овчаренко пишет: «А. Блок словно испытывал возможности разнообразных отступлений от канона: от метрики, от рифмы, от изометрии. И в 1908 году поэт выступил с качественно новой стихотворной формой – верлибрами...» [336] . Надо однако напомнить, что названные два стихотворения, которые исчерпывают набор бесспорных «верлибров» у Блока (их и называет далее О. Овчаренко), написаны в один день, а именно 6 февраля 1908 года. Тем самым данная форма родилась у поэта,

по сути, единственный раз, то есть под влиянием преходящих мимолетных факторов, и не получила продолжения (не исключено, что отсутствие метра и рифмовки в «Когда вы стоите на моем пути» спровоцировано самим содержанием данного конкретного произведения, первоначально недвусмысленно называвшегося «Письмо»).

336

Овчаренко О. Русский свободный стих. – М., 1984. С. 94.

Но если трудно убедительно сказать нечто большее о «прозаизации» внешней формы блоковских произведений, то о прозаизации блоковской поэзии как семантического явления можно высказать все то основное, что об этом надлежит сказать применительно к серебряному веку в целом. В стихи проникает равномерно выписанный сюжет, отстраненный, как в «объективных» жанрах прозы, от личности и судьбы автора. Место «Прекрасной Дамы» занимает «Незнакомка» – уже не лирический идеал, а женщина, в которой сокрыта «пошлость таинственная» (II, 188). В стихотворении «Повесть» это уже «ночных веселий дочь», блудница (II, 163 – 164). Стихотворные сюжеты обретают социальный разворот и приобретают у Блока, подобно Белому, характер новеллистики.

У Белого необходимо отметить ряд таких стихотворных новелл, образовавших циклы «Прежде и теперь» и «Образы», поскольку здесь стилизиция «под прозу» осложнена стилизацией еще одного рода. О первом из названных циклов Т. Хмельницкая пишет, что в его разделе «Прежде» дан набор «изящных, насмешливых, очень картинных стилизаций в духе живописи Сомова, забавно и грациозно, с легким налетом непристойности, изображающих галантные эпизоды французского придворного быта XVIII века. <...> Недаром многие шутливо стилизованные стихи Белый непосредственно посвятил Сомову...» [337] . Синтез по линии «поэзия – живопись» несомненно входит здесь в целевое самозадание Белого, но все же перед нами словесные тексты – причем стихотворные тексты, использующие приемы исторической новеллистики. «Влияние Некрасова и вторжение прозы» подмечаются, впрочем, Т. Хмельницкой применительно ко второй части цикла («Теперь»). Но и эти стихотворения носят отпечаток попыток синтеза в духе жанровой живописи. Словом, в едином цикле произведения вряд ли могут быть стилизованы «в одностороннем порядке» первая половина – под живопись, а вторая – под прозу. И прозаизация, и «словесная живопись» пронизывают весь этот цикл. Подобным образом «дважды стилизованными» можно признать стихотворения «Кентавр», «Игры кентавров», «Битва кентавров» – и др. из цикла «Образы».

337

Хмельницкая Т. Поэзия Андрея Белого // Белый Андрей. Стихотворения и поэмы. – М; Л., 1966. С. 24.

Прозаизация поэзии проявляет себя в серебряный век и попытками особого построения книги стихотворений. Символисты предприняли первые попытки в этом направлении, и заявление Блока, что три тома его стихов составляют «роман», весьма показательно в этом смысле. Однако следующее поэтическое поколение пошло гораздо дальше, и у акмеистов Г. Иванова, Н. Гумилева есть интереснейшие попытки эпической «романной» прозаизации стихотворной лирики.

Георгий Иванов издает в 1912 году сборник «поэз» под названием «Отплытие на о. Цитеру». Обращает на себя внимание композиционное построение сборника: открывается он единым эпиграфом, после которого следует, точно перед романом, пролог под названием «Мечтательный пастух». Заканчивается сборник опять же по-романному эпилогом «Я, как моряк прибывший к гавани...». Внутри книги составляющие ее стихотворения разбиты на четыре раздела, имитирующие четыре части романа («Любовное зеркало», «Клавиши природы», «Когда падают листья» и «Солнце Божие»).

Эпичность замысла проявляет себя далее в поразительной хронологической растянутости тематики отдельных стихотворений, из которых составлена эта эксцентрическая композиция. Сюда вместились мотивы от времен античности («На острове Цитере», «Икар» и др.), давшие название всей книге, европейского средневековья («Песня о пирате Оде», «Амур мне играет песни» и др.), ориентальные старинные мотивы («Скакал я на своем коне к тебе, о любовь...», «Люблю – сказал поэт Темире»), – наконец, мотивы современной жизни («Мы вышли из комнаты душной...», «Весенние аккорды» и др.).

Н. Гумилев усматривал в темах стихотворений влияние М. Кузмина, указывал, что «в духе стилизованных пасторалей М. Кузмина» написаны пролог и эпилог» [338] . Критик В. Крейд, в свою очередь, находил в эпилоге «гумилевские интонации» [339] . Верно во всяком случае, что стилизаторство Г. Иванова проявляет себя и в попытках играть чужими стилями, причем игра эта, функции которой неясны, носит эклектический оттенок.

Стилизаторское начало осложняется в книге Г. Иванова, подобно циклу А. Белого «Прежде и теперь», тем, что осуществляется не только синтез поэзии с прозой, но и синтез поэзии и живописи. Дело в том, что «Отплытие на о. Цитеру» – это название картины Антуана Ватто, в серебряный век всем памятной, и автор прямо рассчитывает на весь соответствующий этой картине (и творчеству Ватто как живописца

вообще) круг ассоциаций. Г. Иванов пытается создать, таким образом, своего рода «лирический роман в стихах по мотивам сюжета картины Ватто». Дополнительно же проходят в тексте мимолетные стилизации в духе других русских поэтов серебряного века – приятелей и наставников. Вот, например, явное обыгрывание гумилевских интонаций:

338

Гумилев Н. Письма о русской поэзии // Аполлон. 1912. № 3 – 4. С. 101.

339

Крейд В. Георгий Иванов в литературной жизни 1910 – 1913 годов // Новый журнал. 1985. № 160. С 164.

Я как моряк прибывший к гаваниКоротким отдыхом не пьян.Но к новому готовлюсь плаваньюИ сердце рвется в океан.(Отплытие на о. Цитеру. С. 22)

Хотя подробное рассмотрение данной проблемы выходит за рамки настоящего раздела, укажем, что стилизаторская стихия вообще разлита в книге Г. Иванова, что непосредственно вытекает из эстетических позиций того кружка, к которому он принадлежал.

Тот род синтеза, который характерен для стихов Николая Гумилева, часто также включает в себя прозаизацию поэзии. Суть гумилевской прозаизации можно обрисовать на примере цикла «Капитаны». Прежде всего, четыре стихотворения, образовавшие цикл, включили в себя в «переплавленном» виде образность и сюжетику всей европейской приключенческой «пиратской» прозы – то есть и романов капитана Марриэта, и «морских» романов Фенимора Купера, и «Пирата» Вальтера Скотта, и в особенности романтиков второй половины XIX века – то есть, конечно, и «Черного корсара» Эмилио Сальгари, и «Грабителей морей» Луи Жаколио, и, наконец, «Острова сокровищ» Роберта Стивенсона. Гумилев создает поэтический образ созданного прозаиками литературного мира, опираясь на обобщение наиболее характерных деталей, присущих такой прозе. Его капитаны снуют по всему земному шару («на полярных морях и на южных»). Это капитаны всех профессиональных оттенков – и китобои («острогой железной настигать исполинских китов»), и военные моряки (или все, кто готов во всякий момент к вооруженному отпору – «на вражьи фелуки неожиданно бросить фрегат»), и, разумеется, всевозможные корсары и флибустьеры. Кроме того, цикл обращен и к сюжетике великих морских путешествий и открытий – второе стихотворение прямо воспевает жизнь и деятельность известных из истории великих «капитанов»:

Вы все, паладины Зеленого Храма,Над пасмурным морем следившие румб,Гонзальво и Кук, Лаперуз и да Гама,Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,Синдбад-Мореход и могучий Улисс,О ваших победах гремят в дифирамбеСедые валы, набегая на мыс!

Уже во второй строфе совершается без оговорок и мотивировки «скачок» от реальных исторических деятелей к вымышленным художественным фигурам – то есть в «литературное пространство». Причем наиболее вероятный источник, связанный с именами реальных «капитанов», тоже литературно-прозаическое произведение – трехтомная «История великих путешествий и открытий» Жюля Верна. Словом, во всем ряду названных имен лишь Улисс связуется со стихотворным текстом – но это текст эпической поэмы Гомера (а о близости эпоса к прозе в семантическом плане выше уже напоминалось).

Гумилев подчеркнуто доводит до абсолюта тематическую широту своего «конспекта» приключений капитанов всех времен и народов – им не забыты «и первые люди на первом плоту»! Внятно указывается, что именно через чтение литературных произведений о всех таких «капитанах» произошло знакомство поэта с его героями:

Как странно, как сладко входить в ваши грезы,Заветные ваши шептать имена...

Перечень имен – один из приемов вовлечения в горнило художественного синтеза обширного комплекса разнохарактерных литературных произведений с «капитанской» романтико-приключенческой проблематикой. Однако, пожалуй, нет нужды доказывать, что помимо названных в гумилевском цикле фигурируют ясно обрисованные тени многих иных героев определенного рода – вплоть, например, до гамсуновского лейтенанта Глана и иных привлекательных образов «сильной личности» из мировой художественной литературы. Далее, в гумилевском цикле мимоходом намечается немалое количество «потенциальных» сюжетных линий, связанных с приключениями его капитанов (какие-то «карлики», которые «с птицами спорят за гнезда», «глубина», которая «рождает наркозы», «червонного золота пчелы», «великаны», живущие в «солнечных рощах», и т.п.).

Наконец, третье и четвертое стихотворения цикла представляют собой стихотворные новеллы. Типично прозаическая сюжетность с развертыванием содержания не по прихотливому течению ассоциаций, а от причины к следствию свойственна стихотворению «Только глянет сквозь утесы Королевский старый форт...». Это произведение выглядит прямо как стихотворная вариация «бристольских» глав «Острова сокровищ» Стивенсона:

А в заплеванных тавернахОт заката до утраМечут ряд колод неверныхЗавитые шулера.Хорошо по докам портаИ слоняться, и лежать,И с солдатами из фортаНочью драки затевать < и т.д.>