Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

Минералова Ирина Георгиевна

«А мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же)» (Герой создает «поэму будущего»).

Показательно, что такое небольшое произведение, как «Мирская чаша», у Пришвина наделено приметами крупной формы (пролог, эпилог, весьма символически озаглавленные главы). Булгаков же, противоположным порядком, свой крупнообъемный роман «Белая гвардия» делит не только на части и главы, но и каждую главу дополнительно разбивает на миниатюрные автономные единицы, наподобие «стихотворений в прозе», – а такое деление есть и в «Мирской чаше». Даже архитектонически оба произведения в итоге подобны.

При этом лирические мотивы повторяются из «главки» в «главку», их смысловые контуры не совпадают с границами таких подразделений, и в итоге цементируется воедино материал, сквозным сюжетным движением как таковым не объединенный.

Автор «Мирской чаши», повторяя не раз в одной из глав «Как хороши, как свежи были розы!», даже апеллирует к читателю: «Кто же не знает этого стихотворения в прозе!» Так дается «жанровый намек» на собственное произведение и его автономные фрагменты.

Между песнью и плачем покоится содержание обоих произведений, напоминая этим развитие содержания, его «расположение» в «Степи» А.П. Чехова, в первых «симфониях» А. Белого, в «Крестовых сестрах» А. Ремизова, в ряде

произведений Ив. Бунина, Б. Зайцева, И. Шмелева.

Оба произведения завершаются сходным финалом – Всенощной. В «Белой гвардии» ее образ текстуально выписан, изображаемое здесь имеет отчетливо мистериальный характер. В «Мирской чаше» нет вещественно-событийной, живописно-картинной ее стороны, все происходит в сфере духовного («Голубем встрепенулась радость в груди»). Но и там и там «ссылка» на Всенощную не просто вносит в произведения дополнительные возвышенно-поэтические нюансы, но и позволяет расставить важные смысловые акценты в пределах основного текстового массива «Мирской чаши» и «Белой гвардий». Духовное и бездуховное. Божественное и дьявольское. Божественное и мирское. Вечное, непреходящее и сиюминутное, тварное, тщетное – все это в художественном мире обоих произведений очерчивается с необходимой определенностью благодаря Всенощной. Всенощная служба у православных христиан есть торжественная служба накануне праздничных дней. В произведениях ею утверждается, «поется» торжество Добра над злом. Духа над бренностью ныне происходящего.

М. Булгаков свой роман завершает в тональности, напоминающей мотивы философской поэзии и родственной тютчевским поэтическим интонациям: «...Все пройдет, страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле». (Вдумаемся: это ведь финал романа о Киеве при немцах и петлюровцах, о семье Турбиных с их личными проблемами и т.д. Какой глобальный «разворот» дают всему смыслу произведения такие религиозно-философские обертона!)

У Пришвина «Мирская чаша» завершается сходным мотивом, напоминающим эскиз стихотворения в прозе: «Но наверху было ясно и солнечно, правильным крестом расположились морозные столбы вокруг солнца, как будто само солнце было распято. <...> И еще черный ворон пересек диск распятого солнца, летел из Скифии клевать грудь Прометея, держал путь на Кавказ». (Это финал произведения о гражданской войне в России XX века.)

Так выясняется, что провозглашенный некогда символистами серебряного века «новый синтез», синтез религиозно-литургический, сохраняет для Булгакова и Пришвина в 20-е годы свою привлекательность. В отличие от символистов, у них он не самоделен и не самоценен, приобретая характер инструмента для разрешения поставленных себе художественно-философских задач. Но, как и в серебряный век, этот синтез отчетливо связан со стилизацией, которая «ведет к свободному проявлению личного замысла», так что «важным оказывается не только то, что говорит поэзия или о чем рассказывает, а то, как она это делает. Вопрос «как» и ведет к стилизации» [328] . Булгаков и Пришвин через эту стилизацию продуктивно воспользовались возможностями художественного синтеза.

328

Аничков Е.В. Реализм и новые веяния. С. 28, 31.

Прозаизация поэзии

Явление, обозначенное в названии раздела, необходимо отличать от иного явления – от прозаизации стиха (как типа внешней формы, предполагающего особые разновидности ритма, подобные метру, рифмовку и иные звуковые повторы, специфический синтаксис, особую запись текста (в столбик, лесенкой) и т.п. Поскольку неудобная двузначность термина «проза» (применяемого и к противоположному типу внешней формы, и к определенному семантическому феномену) создает ряд неясностей, необходимо специально указать на это различие. Как возможна поэзия без стихов, так (в семантическом плане) возможна и проза в стихах. Гегель писал, указывая на возможность такого явления, что не должно обманываться стихотворной формой или абсолютизировать ее значение: «Проза, изложенная стихами, это еще не поэзия, а только стихи» [329] . Естественно, что реально синтез прозаического и поэтического начал реализуется не как одностороннее господство одного из них при подавлении другого, а во многочисленных переходных проявлениях, как бытование и прозы и поэзии в рамках одного произведения при относительном преобладании того или другого из этих начал. Проза А.П. Чехова, конечно, остается прозой (в семантическом плане), но одновременно в ней отчетливо выражено поэтическое начало – синтез налицо. Еще интенсивнее дает себя знать это начало в произведениях такого, например, чеховского последователя в сфере литературной стилистики, как Б. Зайцев. Когда в серебряный век проза насыщается поэтическим лиризмом, вырабатывает в пределах прозаической литературной формы аналоги стихотворных композиционных повторов, приемы ассоциативной передачи содержания и т.д., поэзия также принимает в себя прозаическое начало. Мы подразумеваем в данном случае не развитие стиховых форм, тяготеющих к верлибру. Нет, обычные стихи, написанные полноударными ямбами и хореями, дактилями, амфибрахиями и анапестами, могут в смысловом отношении оказаться прозой в стихах. Рассмотрению этой разновидности художественного синтеза поэзии и прозы в серебряный век и посвящен данный раздел.

329

Гегель. Эстетика: В 4 т. Т. 3. С. 394.

В русской литературе XIX века уже давала себя знать прозаизация поэзии. Под ее знаком прошли, например, 40-е годы XIX века, когда «рассказы в стихах», «повести в стихах» один за другим создавали авторы «натуральной школы», вдохновлявшиеся В.Г. Белинским. Это повествовательные произведения в стихотворной форме на злободневный социально-бытовой сюжет, при этом прописанный специфически, особым образом – с равномерным вниманием ко всем его компонентам, что характерно для обработки сюжета в прозе (в отличие от сюжетного лирического стихотворения, где сюжет обычно лишь намечается, набрасывается

минимальным набором деталей, недописывается в расчете на читательское «сотворчество»). Под влиянием «натуральной школы» «рассказы в стихах», «новеллы в стихах» и «повести в стихах» пишут едва ли не все крупнейшие поэты, начинавшие в этот период свою деятельность. Сюда, безусловно, относятся «Параша», «Андрей», «Разговор», «Помещик» И.С. Тургенева (начавшего как лирик, перешедшего на такие прозаизованные, но еще стихотворные произведения, а затем на прозу «Записок охотника», следующим этапом после которой были уже романы). Сюда относятся «Талисман» молодого А. Фета, «Две судьбы» и «Машенька» А. Майкова, «Деревня», «Господин», «Юмор» Н. Огарева, «Олимпий Радин», «Встреча», «Видения» А. Григорьева, а также ряд произведений других авторов. Молодой Некрасов от романтических увлечений («Мечты и звуки»), от лирики бенедиктовского толка резко свернул под влиянием Белинского именно на «рассказы в стихах» («Чиновник», «Псовая охота»), на «повести в стихах» («Саша», «Несчастные» и др.), разрабатывая также стихотворные жанры, синтезирующие поэзию и дневниковую прозу («Записки» петербургского жителя А.Ф. Белопяткина», «Новости» («газетный фельетон», как указывает автор в подзаголовке) и др.

Для понимания сути тогдашнего синтеза существенно учитывать наименование «дельная поэзия», которое сам В.Г. Белинский прилагал ко стихотворным произведениям вроде вышеперечисленных. И.С. Тургеневу он писал по поводу его поэмы «Параша», «что эта повесть в стихах не понравится тем, кто «в поэзии ищут вздора (то есть прекрасных чувств), а, не дела... [330] . Тем самым прозаизованная поэзия интересует Белинского как творческое воплощение утилитарного начала в искусстве, которое он в 40-е годы так упорно пропагандирует. Злободневные сюжеты с «приговором» социальной действительности, облеченные в стихотворную форму, приобретали отточенность, мысли в стихотворной формулировке, да еще прорифмованные, легко укладывались в сознании, запоминались читателю. Высоко отзываясь о некрасовском «Чиновнике», Белинский пишет, что это «есть одно из тех в высшей степени удачных произведений, в которых мысль, поражающая своею верностью и дельностью, является в совершенно соответствующей ей форме» [331] . Социальному обличению (которому посвящен «Чиновник»), таким образом, получается, сроднее форма рифмованного стиха, чем, допустим, чисто прозаическая форма столь излюбленного «натуральной школой» «физиологического очерка». (Это и понятно, ибо прозаическую очерковую форму эта школа берегла в 40-е годы для беспристрастного наукоподобного социального анализа, а не для социального обличения как такового).

330

Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 9. – М., 1982. С. 562.

331

Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 7. – М., 1981. С. 602.

Такие напоминания уместно сделать по поводу одного наиболее характерных опытов прозаизации поэзии в XIX веке. Серебряный век, прозаизуя в ряде своих литературных текстов поэзию, ставил перед собой иные задачи. Прежде всего, разумеется, этого рода опыты укладывались в общий контекст стремления к художественному синтезу как одна из естественных разновидностей такого синтеза. Как писались литературные произведения «наподобие» музыкальных, так писались и поэтические произведения «наподобие» прозаических. Причем одно могло сопутствовать другому в творчестве одного и того же художника. А. Блок параллельно «музыкальным» своим исканиям от лирических излияний «Стихов о Прекрасной Даме» пришел к поэме «Возмездие» с ее отчетливой повествовательной тенденцией, к сюжетным стихотворениям третьего тома (с сюжетикой именно прозаического типа), А. Белый – к стихотворным новеллам посвященной «памяти Некрасова» книги «Пепел» («Телеграфист», «Станция», «Каторжник», «Свадьба» и др.).

В свете рассматриваемой нами проблемы неожиданно конкретизируются сообщения мемуаристов, что Блок «в минуты надежды на возврат творчества мечтал кончить «Возмездие». Ему хотелось увидеть в русской поэзии возрождение поэмы с бытом и фабулой» [332] . В том же свете не удивительно, что современные исследователи обнаруживают в некоторых стихах Блока отчетливое «конситуативное сближение с прозаическим повествованием» [333] . Особенно интересным в ряду подобных наблюдений блоковедов представляется нам анализ известного стихотворения Блока «На железной дороге», проведенный Ал. Михайловым. Исследователь, основываясь на некоторых самонаблюдениях Блока, усматривает в этом произведении «сюжет, близкий толстовскому, но воплощенный в поэтическом произведении» [334] . Особенно характерно следующее замечание: такой сюжет мог быть воплощен в стихах «благодаря поэтической концентрации сюжета и нахождению такой меры условности, когда стихотворение становится как бы конспектом романа» [335] . (Тут нельзя не вспомнить, что «конспектами» упорно и с «нажимом» именовал свои прозаические произведения А.П. Чехов, тот самый Чехов, перед новаторством которого преклонялся Блок.) При этом «На железной дороге» не имеет ничего общего с прозой в чисто формальном плане – это текст, написанный полнокровным силлабо-тоническим стихом с рифмой, а не верлибр. Ал. Михайлов говорит о его близости эпической прозе в семантическом отношении.

332

Павлович Н. Воспоминания об Александре Блоке // Феникс. 1922, № 1. С. 157.

333

Еремина Л.И. «Седое утро» А.Блока // Образное слово А. Блока. – М., 1980. С. 135.

334

Михайлов Ал. Поэтический мир Блока // В мире Блока. – М., 1981. С. 148.

335

Михайлов Ал. Указ. соч. С. 150.