Русская новелла начала xx века
Шрифт:
И, тотчас же поднявшись, попросила завернуть ей букет из фиалок.
Первым моим движением было — стремление к ней, желание помочь, поддержать ее, но она не упала, и я остался стоять на месте, немного смущенный и нерешительный.
Только когда, расплатившись, дама открыла выходную дверь и, мгновение задержавшись, глянула в мою сторону и сейчас же исчезла в сумерках улицы, я собрался с мыслями. Нет, конечно, ее нельзя было отпускать одну: припадок, весьма вероятно, мог повториться. В конце концов, это меня мало касалось, я совершенно был равнодушен к судьбе незнакомки под черной вуалеткой, но, подите же, часто
Я уже вижу вашу двусмысленную усмешечку, но уверяю вас, что это так, только так.
Моя дама шла очень медленно, ежеминутно останавливаясь. Я сразу же увидал ее и нагнал.
На улицах зажглись фонари, и серая муть стала от этого еще гуще. Кроме того, дождь усилился, по асфальту текли целые потоки, нужно было куда-нибудь спасаться.
Я нагнулся к лицу незнакомки, снова, как и в первый раз, приподнял котелок и проговорил решительно:
— Я боюсь оставить вас одну в таком состоянии и в такую погоду, но если вам это не нравится, я готов удалиться.
Она ответила тотчас же:
— Улицы принадлежат всем — вы свободны идти, куда вам угодно.
Этот ответ был слишком ясен и потому неожидан. Я смутился и сказал пошлость (точно нарочно мои опасения на этот счет оправдывались):
— Если женщина так хороша, как вы, полиция должна была бы запрещать ей выходить одной, ее появление представляет для нас слишком большой соблазн. Не думайте, что я пользуюсь вашей минутной слабостью и тем, что вы уже раз первая обратились ко мне. Но теперь я не мог не последовать за вами, может быть, потому, что мне казалось, вам нужна моя помощь. Дождь все усиливается, вы еще слабы — я вижу это по вашей походке. Здесь за углом стоят моторы. Мы сядем и поедем, куда вам угодно, но ваше место в такой час и в такую погоду, во всяком случае, не тут, на улице.
Если раз начнешь говорить глупости, то уже трудно остановиться. Это похоже на соловьиное пенье — так же красноречиво и избито.
Не дожидаясь ответа, я подхватил свою спутницу под локоть и помог ей войти в каретку. Она молчаливо и покорно уселась в ее темной глубине.
— Куда прикажете? — спросил шофер.
Так как незнакомка все еще молчала и, кажется, не думала отвечать — точно заснула там, в своем уголку, — то я крикнул в пространство: «Все равно», — и захлопнул дверцу.
Но как только мотор зафыркал, зашипел и потом понесся во тьму и дождь, как только начался наш бешеный бег по Москве, которого я никогда не забуду (шофер, должно быть, понял, что тут можно поживиться), так сейчас же таинственная моя спутница промолвила тихо, но голосом твердым, не допускающим возражения:
— Не задавайте мне никаких вопросов — я не стану вам отвечать на них, предупреждаю вас. Вы не знакомы со мною, меня не знаете и, чтобы то ни было, никогда обо мне ничего не узнаете и никогда больше меня не увидите. Москва — человеческая пустыня, и потерять в ней человека легче, чем найти. Я хотела завлечь кого-нибудь на улице — из каприза, испорченности, фантазерства — думайте, как хотите — и случайно выбрала вас. Пеняйте на судьбу, если вам угодно, или благодарите ее.
Сбитый окончательно с толку, я пробормотал растерянно:
— Значит, ваш вопрос о времени… ваша слабость… были только предлогом?
Но она не ответила. Она
Может быть, она смеялась там, у себя под черной вуалькой с бабочками, смеялась немым смехом хитрой женщины, самым неприятным смехом, какой только я знаю.
Я ни о чем не догадывался, ничего не видел, ничего не понимал.
Весьма вероятно, вы не раз читали о чем-нибудь подобном, о таких путешествиях с незнакомками, о таинственных приключениях, о случайных встречах на улице. Этой темы касались многие беллетристы — большие и малые, но все же это не мешает мне рассказать о своем приключении, потому что оно действительно имело, место и все-таки, как-никак, заслуживает внимания. На мой взгляд, по крайней мере. Не думаю, чтобы все эти истории так походили одна на другую. Все-таки в них во всех есть что-нибудь свое, а я ведь не плохой рассказчик, и притом, уверяю вас, давно не приходилось мне читать о таких случаях, и, следовательно, тут не может быть никакого заимствования. Право, мне не до этого сейчас — слишком ярки мои собственные воспоминания.
Итак, моя спутница молчала, а я терялся в догадках, тщетно ища удобный выход из этого неловкого положения. Согласитесь, неприятно сознавать себя глупым в присутствии интересной женщины.
Наконец, я решил: если слова бесполезны, нужны действия.
Ведь не каменный же я!
И, придвинувшись к этой удивительной женщине, я дотронулся до ее руки. Она не шевельнулась, не дрогнула. Тогда я обхватил ее стан — она не двигалась; я расстегнул ей ворот пальто — она осталась мертвой; я поднял край ее черной вуалетки и поцеловал ее в губы. При смутном свете, мелькающем в стеклах каретки, я увидел правильный бледный овал лица с черными пятнами глаз. Тогда я обезумел, я потерял голову, я перестал владеть собою…
Мы неслись с ужасающей быстротой, — а может быть, это мне только казалось. Я не заметил, как автомобиль остановился — слишком внезапно, — точно я спал и меня разбудили…
• • •
Шофер постучал в стекло и спросил, куда ещё ехать. Было уже совсем темно — бедный малый, должно быть, беспокоился, что с нами? И к тому же наступал светлый праздник…
Спутница моя резко оттолкнула меня и сказала опять тем же холодным и спокойным голосом, каким говорила впервые. А, однако, за несколько минут до этого она далеко не оставалась равнодушной к моим поцелуям.
.
— Я оставлю вас, — сказала она, — и еду к себе. Но помните, если вы вздумаете еще преследовать меня, если вы сделаете за мною хоть один шаг, я расколю вам ваш череп пулей из этого револьвера, который всегда со мною.
И быстрым движением она открыла дверцу и спрыгнула на мостовую.
Я невольно подался вперед, вытаращив глаза и не находя слов для ответа.
Обернувшись еще раз в мою сторону, она кинула:
— Прощайте, сударь… Если я кажусь вам потерянным раем, то это все, что я могла сделать… большего не ждите.