Русская новелла начала xx века
Шрифт:
— Я видел и слышал, как вы разговаривали за дверью, послушайте, сейчас же познакомьте меня с вашей супругой.
— Она спит, — застонал комендант, хватаясь за остатки волос, и вдруг сел на стул… — Отложите хотя бы до утра, ваше благородие. Ах, это не женщина, а черт Вот скоро год, как я женился, а сплю все время на этом диване, один, как перст…
И, глядя на свой указательный палец, комендант за рыдал, я же участливо потрепал его по коленке.
На следующее утро, волнуясь, я тщательно заплел
В столовой у самовара сидела моя вчерашняя возлюбленная, в том же розовом платье, скромно опустив глаза. Высоко подхваченные ее волосы были напудрены, углы подведенного рта приподняты, и на левой щеке у ней было маленькое родимое пятно.
Увидев меня, она привстала и подала руку, которую я поцеловал…
— Катенька, — воскликнул комендант, не сводя с жены ревнивых глаз, — налей же его благородию чаю…
— Его благородие не обессудит, — слегка покраснев, молвила Катенька и подняла па меня свои светло-зеленые, длинные, разрезанные вкось глаза.
Я тотчас стал без умолку болтать, забавно описывая свое путешествие, и долго не мог понять: для чего Катенька, несмотря на прохладное утро, обмахивается веером.
Она опускала веер на колени и поднимала вновь, то прикладывая к губам, то к уху и плечу, и слегка хмурила брови…
Тогда я сообразил, что она говорит мне языком вееров, припомнил уроки петербургских модниц и прочел: «Разбойники выдуманы, ваши лошади в надежном месте… Вам будет скучно?»
— Нет, конечно, нет! — воскликнул я с жаром.
— Чего нет? — подозрительно спросил комендант.
— Разбойники, они не осмелятся вновь прийти.
— Эге, — мрачно сказал комендант, — тут есть чем поживиться…
Катенька быстро опустила веер и приложила к сердцу.
— «Вы меня любите?»
— Безумно, да, да! — воскликнул я…
— Что вы, батюшка, все «нет» да «да», — забеспокоился комендант, живот, что ли. болит?..
— «…Нам нужно увидеться сегодня ночью. Придумайте, как устроить», — прочел я на веере.
— Комендант, — воскликнул я, вставая, — идемте же осмотрим укрепления…
Я проявил большой интерес к служебным обязанностям и торопил коменданта, чтобы усыпить его мнительность.
Комендант шел впереди меня по форпостам и, размахивая руками, объяснял:
— Вот здесь мы починим, а здесь заткнем, а здесь…
На полслове он обрывал и тер тебе лоб, бормоча:
— Что она придумала?..
Но я ободрил его:
— Вы лучший из комендантов, почтеннейший.
Мы осмотрели арсенал, где сушилось белье и пегий теленок лежал в углу, жуя казенную портупею… Наскоро пробежали отчетные книги, причем комендант так быстро водил по строчкам пальцем, что мне казалось — я скачу на тройке и смотрю под колеса.
Потом пошли обедать. Катенька,
— «Торопитесь. Муж догадывается».
Тогда, сделав строгое лицо, стал я объяснять, что не позволю разбойникам под носом у себя из крепости красть лошадей, поэтому приглашаю коменданта после обеда поехать со мной в лес для поимки негодяев.
Комендант с радостью согласился и велел принести вина; я же подумал: «Ах, плут!»
Выкурив после обеда по нескольку трубок и отдохнув, мы сели на верховых лошадей и, в сопровождении четырех пеших инвалидов, вооруженных с головы до ног, поехали в лес.
Сердце мое сильно билось, и я, тихонько смеясь, горячил коня, прыгавшего через валежник.
Между красных стволов показывалось заходящее солнце, в овраге же, куда мы спустились, было сыро и темно.
Я положил руку на плечо коменданта и прошептал:
— Оцепим этот овраг; я подожду здесь, а вы поезжайте в обход и ждите, пока выстрелю из пистолета.
Оставшись один, я видел, как со дна оврага поднимался белый туман; скоро хруст ветвей и шаги вдалеке затихли; тогда ударив коня плетью, я поскакал в крепость…
Катенька ждала меня в темных сенях и, когда я, запыхавшись и целуя ее в щеки, говорил: «Милая, родная, душа моя», — откинула голову и стала так хохотать, что я, испугавшись, увлек ее к двери.
— Здесь нельзя оставаться, — сказала она сквозь веселые слезы, — услышит старикашка…
— Катенька, не мучай, — молил я, — минуты дороги…
Катенька сжала мою руку и, соскочив с крыльца на дворик, подбежала к крытому тарантасу, стоящему под соломенным навесом. Смеясь, приподняла она платье и прыгнула в тарантас, преследуемая мной.
Внутри тарантаса пахло кожей и пылью, и мы могли целоваться, не видимые никем.
Катенька дергала меня за усы, щекотала, возилась, как кот. енок, и, сидя на коленях, говорила всякий вздор.
Но вдруг за воротами послышался топот и громкий голос коменданта:
— Где он? Я не посмотрю па чины… Эй, дураки, чего смотрите, ищите их…
Катенька закрыла мне рот рукой, смотря в окошко тарантаса, я же взялся за эфес шпаги, готовый па все.
По дому, в сенях и на дворе ходили инвалиды, освещая фонарями все углы; комендант же топал ногами и махал обнаженной шпагой.
Пробегая мимо тарантаса, он остановился и, подумав, открыл дверцу.
— А, — воскликнул он, — нашел, вяжи их!
И направил на меня шпагу; я же, быстро вынув свою, скрестил клинки и, вышибив оружие из рук коменданта, кольнул его в плечо.
Комендант охнул и сел на землю, а я, подняв пистолет, приказал инвалидам: