Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие
Шрифт:
Особенностью стиля Д. Балашова является соединение разговорных выражений, риторических конструкций. Используется и инверсия, повышающая повествовательную динамику: «Собрались все силы Ордена, были гости из Германии, Франции и Англии, сам будущий английский король Генрих Дерби участвовал в походе!»; «Немцы, надо отдать им должное, умели-таки вызывать отчуждение к себе, почитай, даже и прямую ненависть».
Другой особенностью прозы Д. Балашова становится точность языка персонажей. Автор не просто наделяет их «древне-русским языком», а создает своеобразный сплав, что позволяет индивидуализировать характеристику героев. Речь епископа Михаила («Что, брате сице стоишь, ничто же печали
Включение в разговорный поток явно письменной лексики типа выражений «несколько удививши», «фряжская саранча», «оружные фрязины» выглядит достаточно органичным, хотя в ряде случаев даже цитата звучит как анахронизм: «И почаша князи про малое «се великое» молвити, а сами на себя крамолу ковати. А погании со всех стран прохождаху с обедами на землю русскую! Где предел? И кто положит его?» Относящиеся к быту и обычаям слова, названия частей оружия, одежды, специфическая церковная лексика, воинская терминология объясняются в комментарии.
В реконструируемом автором мире воссоздаются не только предметы быта, одежды, но и отношения определенного времени. Д. Балашов отвергает позицию этнографа-исследователя, рассматривающего этнографический комплекс как раритет «старой культуры», подлежащий фиксации в соответствии с традицией избранного им жанра. Для него важно передать не только язык, но и сам образ жизни, стереотипы поведения русского крестьянина, являющиеся основой традиционной русской культуры. Он одинаково подробно описывает и избу крестьянина, и монастырскую жизнь, и быт воинов на походе, и экзотическую обстановку ханского улуса. Эти красочные картины усиливают ощущение реальности создаваемого Д. Балашовым художественного мира. Блестяще зная быт далекого прошлого, автор «оживляет» описания ярким языком своих героев.
Вместе с тем автор остается человеком ХХ века, впитавшим традиции русской литературы, на что указывают мнгогие обороты: «сидела на телеге боком, по-крестьянски, свесив ноги через грядку», «игольчато ощетиненная копьями стража». Или описание: «К утру поднялся попутный ветер, распустили паруса и, ведя один струг в поводу (другой порешили оставить в Азове), тронулись, приняв на корабль новых кормщиков, провожавших купеческие корабли от устья Дона до Кафы».
Отстраненность автора от описаний, взгляд со стороны обеспечивают объективность описываемого. Герои существуют в собственном мире, они не должны казаться мудрее, прозорливее тех обстоятельств, в которых действуют.
Авторский подход вообще характерен для современной прозы, она откровенно нарративна или дидактична. Соединяя обе тенденции, Д. Балашов создает свой собственный мир и собственную систему нравственных ценностей. Она выстраивается четко и последовательно, в названиях заключается идея произведения, имя героя указывает на доминантные события («Младший сын», «Отречение», «Ветер времени»).
Необходимость выражения собственных идей обусловила обращение Д. Балашова к публицистике. Книга очерков «В гостях и дома» (1991) посвящена сравнительной характеристике культур России, Италии и Германии. Проблемы развития нового государства, образовавшегося после 1991 г., рассмотрены в книге «Анатомия антисистемы» (1992).
События, ставшие основой сюжета романа С. Смирнова(Сергей Анатольевич, р. 1958) «Царьградский оборотень», относятся к более ранним временам, чем романы Д. Балашова, описанные им события можно считать прологом к истории, представленной в «Государях московских».
С. Смирнову принадлежат авантюрно-исторические романы
16
Удалось выявить, что далее авторство принадлежит не одному С. Смирнову, поскольку имя О. Стампаса стало брендом, издательским проектом.
Роман «Царьградский оборотень»занимает особое положение и подписан настоящей фамилией автора. Воссоздавая древнеславянский мир, С. Смирнов шел на определенный риск, поскольку отечественные исследования немногочисленны и хорошо известны (обобщающие труды А.Н. Афанасьева, Б. Рыбакова, Н.И. Толстого), западные же работы (Д. Оболенского или М. Гимбутас) стали доступны совсем недавно. Тем не менее анализ текста показывает глубокое знакомство писателя, по крайней мере, с некоторыми трудами по славянской истории.
В качестве сюжетной интриги избрана достаточно расхожая история заложника: один из младших «сыновей Турова рода», как было принято в древности, отправляется в Константинополь, став своеобразным гарантом безопасной жизни своих близких. Спустя девять лет он возвращается, превратившись за это время в человека-оборотня, или в душе став вторым человеком, как замечает автор. Хотя формально год начала действия романа (748-й от Рождества Христова) обозначен, создается впечатление, что оно происходит в условно-древней стране, что поддерживается сочетанием реальности и ирреальности описания.
К хорошо известным и достаточно точно переданным обрядам и обычаям славян С. Смирнов добавляет мировые универсалии и авторскую мифологию. В отличие от других писателей, он не осовременивает, а архаизирует повествование, используя мотивы мирового фольклора и первобытной мифологии, которые в изображаемую им эпоху являлись реликтами далекого прошлого. Обряды инициации, очищения после битвы, описание чудесного рождения будущего правителя сочетаются с путешествием в потусторонний мир, гостеванием у заложных покойников и возвращением к людям. Сюда же вплавлены и христианские сюжеты типа истории о чудесном строительстве кремля рукой умершего князя или поединка с волкодлаком. Отдельную группу составляют популярные мотивы европейского фольклора – околдовывание тени героя, дворец, из которого нет выхода, легенды о всемирном потопе и черном камне, упавшем с неба.
Хотя такое соединение разнородных мотивов и образов характерно скорее для фэнтези, роман С. Смирнова является произведением именно исторической прозы. В отличие от фэнтези в нем описывается вполне конкретная среда, упоминаются отдельные реально существовавшие племена – поляне, радимичи, тиверцы, угры, хазары, – хотя в ряде случаев и проскальзывает обобщение «славянский», указывающее, что речь идет о некоем объединенном народе. Иллюзии повествования о действительных событиях способствует четко продуманный автором сюжет, правда, в ряде случаев раздвоение Стимара-Стефана носит мистический характер, что не совсем соответствует ментальности реконструируемого времени.