Русская религиозная философия
Шрифт:
Потом — глубочайший церковный кризис сердца! Первое: русское церковное руководство не справилось с революционной ситуацией, все упустило из рук. Он приезжает в Константинополь, встречается с греческим церковным руководством: оно совершенно коррумпировано, оно совершенно равнодушно, оно являет собой картину полной деградации. И в тайных строках дневника Булгаков пишет, что Восток гибнет, единственная сила в Церкви остается только на Западе. Он на грани того, чтобы войти в католическую юрисдикцию. Но потом в конце концов побеждает его вера в Церковь: нет, Церковь в катастрофическом кризисе, но на Востоке она все-таки не погибла. С этой верой он и утверждает свой путь в Западной Европе.
Сначала он в Берлине, потом — в Париже. В Париже в это время митрополит Евлогий — епископ, возглавлявший эмиграцию,
Художественное чутье толкает его на эстетический путь. Его огромные книги, написанные за рубежом, — это как бы своего рода иконостас. В центре — трилогия о богочеловечестве: три огромных тома «Агнец Божий», «Утешитель» (о Духе Божьем), «Невеста Агнца» (о Церкви). По сторонам — книга об ангелах, личная, таинственная книга «Лествица Иакова», книга о почитании Иоанна Крестителя — «Друг Жениха», о почитании Девы Марии — «Купина Неопалимая», об апостолах — «Петр и Иоанн — первоверховные апостолы», книга об иконописи. Не оставляет он и философии, тогда же опубликованы «Трагедия философии», «Философия имени». Уже посмертно были опубликованы его комментарии к «Апокалипсису» Иоанна. У него было 80 записанных проповедей, большая их часть теперь уже издана посмертно.
Булгаков был человеком, пробившим первую брешь в диалоге между христианами. Когда начались первые конференции, конгрессы Всемирного Совета Церквей, Булгаков представлял там Православную Церковь. Я читал его дневники: как он волновался, когда шел — впервые! — на эти контакты, к которым мы теперь более или менее привыкли. Он свидетельствовал о ценностях и духовных традициях православия — в Лозанне и других городах, где собирались эти конференции.
Один из его учеников рассказывает, что однажды вечером он шел по Парижу, около Сакре–Кер — там где много художников, шум, толпа, — и вдруг увидел идущего в рясе священника, по–видимому, из России, с длинными волосами (в память о старинном обычае своих предков Булгаков не стриг коротко волосы). Булгаков шел, ничего не замечая кругом, от всего отрешенный, углубленный в себя. И вот этот человек вдруг почувствовал, ощутил смятенный дух отца Сергия…
У него было много учеников. Мне посчастливилось знать многих из них, людей, которые рассказывали о его необыкновенной теплоте, душевности, мудрости, удивительной эрудиции. В частности, Булгаков собирал у себя дома семинары для обсуждения важнейших церковных и богословских вопросов. К нему мог прийти каждый. Он не был профессором–начетчиком; проблемы, о которых он писал, волновали его до глубины души — это была его жизнь, он весь отдавался этому!
В тридцатые годы разыгрывается трагедия. Дело в том, что церковные правые, монархисты, отколовшиеся от нашей Церкви, считавшие, что Русская Православная Церковь в России — это все одни «энкаведисты», ненавидели Булгакова, потому что он не примкнул к их лагерю. Просоветские группировки тоже относились к нему отрицательно, и по той же причине — он не принимал их (хотя политика в то время его уже особенно не волновала). И вот они начинают догматический «подкоп» под него, чтобы обвинить Булгакова в ереси, чтобы превратить его в создателя лжеучения. Такой гигантский ум, безусловно, поднимал массу спорных вопросов. Он был уязвим, как каждый большой человек. Неуязвим только глупец, который говорит азбучные истины: дважды два четыре — как тут можно быть уязвимым? А тот, кто поднимает проблемы, конечно, уязвим!
И на Булгакова обрушивается поток критики. Карловацкий зарубежный монархист пишет толстый том о софиологии Булгакова (учении о Софии — Премудрости Божией). Сам я чужд этого учения, я никогда его не принимал, но я сознаю, что эта концепция имеет место как богословское мнение.
Так вот, карловчане Булгакова топтали и обвиняли в ереси. Московская патриархия тогда находилась под обстрелом сталинских репрессий, но и она, пребывая в таком мученическом
В настоящее время, к счастью, отношение к Булгакову изменилось, и у нас в «Богословских трудах» впервые напечатана его биография, довольно подробная, с библиографией его трудов (кстати, за рубежом она составляет целый том). Там, правда, указано, что его мнения о Софии — Премудрости Божией — вызвали критику, но на этом акцент сегодня не ставится.
Все-таки я скажу два слова о том, в чем тут дело. Булгаков считал, что творение мира должно было иметь в своем основании некое духовное начало: Бог создал Душу Мира (назовем это так). Но эта Душа Мира очень тесно связана с самим Божественным началом, она — как бы мысль Божия, пронизывающая творение (я очень упрощенно излагаю). Но тем самым это можно было иногда понять так, что между миром и Богом нет пропасти, что Абсолют и тварное как-то постепенно переходят друг в друга. Получалось, что творение — не акт, чудо, когда из небытия рождается бытие, а получалось, что из мысли, которая находится в Боге, из небесной Софии — Премудрости Божией рождается духовная основа мира, а из нее — мир. То есть мир более связан с Богом, чем всегда считало христианское богословие. Здесь было много соблазнов, например, уклон в пантеизм. Но Булгаков никогда не выдвигал это как догмат, это было только богословское мнение. Богословские мнения допускаются в Церкви — всегда допускались, — если они не претендуют на абсолютную истину.
В последние свои годы Булгаков был болен раком горла, ему сделали операцию, и он не мог уже читать лекции и служить. Только близкие понимали его шепот. Но он продолжал работать, непрерывно работать, и до сих пор издаются его неопубликованные произведения.
Впечатление, которое оставила эта личность в людях, его знавших, неизгладимо. И мне рассказывал человек, который присутствовал при его смерти, что это была не смерть, а преображение. Именно так и говорил о себе Сергей Николаевич: «Я не умру, а преображусь». В течение нескольких часов от этого лица шел необыкновенный свет, и все это видели. Это была не агония, а вознесение духа… Он как бы перешел, он созерцал те миры, в которых всегда внутренне жил, и в этом созерцании он перешел грань, отделяющую этот мир от того мира.
Многие десятилетия после его смерти имя его у нас не упоминалось. Скажем, в философском словаре, вышедшем в 1952-1953 гг., вы не найдете имени Булгакова. Впервые оно появляется лишь в философской энциклопедии 1960–х годов — краткая справка. И вот сейчас совершается его возвращение к нам. Правда, возвращение более медленное, чем возвращение Владимира Соловьева, Николая Бердяева и других философов. Потому что Булгаков во второй половине своей жизни больше внимания уделял проблемам собственно богословским, а не философским. Поэтому издание его трудов, вероятно, должно быть делом церковных академических инстанций и учреждений. Но, так или иначе, заговор молчания кончился, так или иначе, величественная, светлая фигура этого кроткого, мудрого, просветленного человека гигантского ума, огромной веры, человека, жизнь которого была исканием, и не только исканием, но и обретением, полнотой обретения, — сегодня снова с нами.
Многие относятся к нему как к святому. Я бережно храню как реликвию некоторые предметы, лежавшие у него на столе, которыми он пользовался, и мне кажется, что духовное возрождение сегодняшнего времени происходит не только под влиянием трудов, которые он и его сподвижники оставили нам, но и под непосредственным влиянием его личности. Ибо такова привилегия великих душ — уходя из этого мира, продолжать воздействовать на него, продолжать участвовать в становлении Царства Божия на земле.
9 декабря 1989 г.