Русская религиозная философия
Шрифт:
Отец Павел Флоренский
Павел Александрович Флоренский
Подробно, в деталях, рассказать о литературной, научной и философской работе такого человека, как Павел Александрович Флоренский, едва ли возможно за десять встреч, а тем более — за одну. Но задача моя будет проста. Как и в предыдущие наши встречи, я хотел бы, чтобы вы почувствовали, увидели образ этого человека, стиль его мышления, могли бы окинуть взором его творческий и жизненный путь. Это фигура особая. Особая по своей судьбе. Потому что большинство русских религиозных мыслителей, о которых мы с вами говорили, были изгнаны или добровольно покинули отечество, и судьба их была связана с русской эмиграцией. Флоренский был одним из немногих,
Мысль Флоренского простиралась на историю искусства, что было, можно сказать, его второй профессией (или третьей, или десятой). Флоренский был эрудитом. Протоиерей Василий Зеньковский, автор монументальной «Истории русской философии», говорит о его давящей учености. Люди, которые знали Флоренского, рассказывали мне, что можно было получить от него обстоятельный ответ практически на любой вопрос в самых различных областях гуманитарных и технических наук. Флоренский был утонченным богословом. Флоренский — историк; хотя историческая тема мало присутствует в его произведениях, но он историк–археолог, он автор многочисленных небольших монографий, статей по исследованию древнерусского, средневекового творчества, иконописи, мелкой пластики. Неутомимый труженик, человек, которого уважал и ценил Вернадский. Они шли в одном русле научных исследований. Вернадский шел как бы сверху, от целостного, глобального видения; Флоренский шел снизу, в поисках этого глобального видения.
К сожалению, не все еще опубликовано из произведений Флоренского. Но сегодня можно сказать, что это фигура, безусловно, огромного масштаба, хотя и вызывавшая и до сих пор вызывающая споры. А споры вызывали все — и Пушкин, и Леонардо да Винчи. Тот, о ком не спорят, никому не интересен.
Флоренский был связан с Московским университетом, с планами и институтами по электрификации страны; Флоренский — преподаватель Московской духовной академии, профессор истории философии; одновременно он редактор журнала «Богословский вестник». Многосторонность его интересов возникла еще в детстве. И его называли русским Леонардо да Винчи. Но когда мы говорим «Леонардо да Винчи», нам представляется величественный старец, как бы взирающий с высоты своих лет на человечество. Флоренский умер молодым. Он исчез. Арестованный в 1933 г., он исчез, и родные (жена и пятеро детей) не знали, где он и что с ним, очень долго не знали, поскольку в 1937 г. его лишили права переписки. Я помню, как во время войны мы с матерью шли по Загорску, она поздоровалась с женой Флоренского и сказала: «Вот эта женщина несет огромный крест». И объяснила мне, что она не знает, что с ее мужем (отец мой в это время тоже только что освободился из заключения, и я, хотя и был достаточно юн, понимал, что это значит). А на самом деле Флоренского в это время уже не было в живых. При Хрущеве в 1958 г. его жена подала на реабилитацию и получила справку, что он умер в 1943 г. — то есть тогда, когда кончился его 10–летний срок (в 1933–м ему дали 10 лет заключения, как великому преступнику — такой срок дают за крупное преступление). Но теперь все прояснилось. Когда мы с матерью говорили о его судьбе, его уже не было в живых. Вот свидетельство о смерти, полученное родными уже сейчас, в ноябре прошлого года:
«Свидетельство о смерти. Гражданин Флоренский Павел Александрович умер 8 декабря 1937 г. Возраст — 55 лет (неверно — 56). Причина смерти — расстрел. Место смерти — Ленинградская область».
Пятьдесят шесть лет. Человек, который за несколько месяцев до этих событий, находясь в адских каторжных условиях, продолжал активную научную работу; человек, который жил глубокой духовной, умственной жизнью, который свои богатые знания передавал детям (до 1937 г. разрешалось писать, и даже были моменты, когда семья могла к нему приехать), — таким человеком может гордиться любая цивилизация. Он стоит на одном уровне с Паскалем, с Тейяром де Шарденом, со многими учеными, мыслителями всех времен и народов. И он был застрелен как последний преступник —
Среди русских философов Флоренский был наиболее аполитичен. Весь ушедший в мир своих мыслей, погруженный в работу, он всегда стоял несколько в стороне от общественной жизни. Даже его попытки как-то к ней приблизиться всегда кончались ничем. Он был невиновен и был нужен стране — как инженер, как ученый, как бескорыстный работник. Но его предпочли просто застрелить. Вместе с этим свидетельством Комитет государственной безопасности передал родным копию акта «Приговор тройки ОНКВД по протоколу № 199 от 25 ноября 1937 г. в отношении осужденного к в. м. н. (то есть высшей мере наказания) Флоренского Павла Александровича приведен в исполнение 8 декабря 1937 г., в чем и составлен настоящий акт». И подписи, как во всех канцеляриях. И фотография приложена — человека со следами избиения на лице, человека, который весь ушел вглубь, потому что его терзали и пытали. Вот такова наша эпоха.
Здесь перед вами репродукция известного теперь всей Москве полотна «Философы». Художник Нестеров писал ее у нас в Сергиевом Посаде, в саду о. Павла, когда они беседовали с Булгаковым. Они прогуливались по его саду, и Нестеров тогда написал эту картину.
Несколько слов о его жизни. Он родился по новому стилю 22 января 1882 г. Родился на территории современного Азербайджана, близ местечка Евлах. Его отец, Александр Иванович Флоренский, происходил из духовного звания. Он был инженером, образованным культурным человеком, но утратившим связи с Церковью, с религиозной жизнью. Мать, урожденная Сафарова, принадлежала к культурной армянской семье, жившей в Тифлисе (Тбилиси). Флоренский учился в тифлисской гимназии с двумя впоследствии выдающимися деятелями русского религиозного ренессанса — Ельчаниновым и Эрном. Эрн умер в 1917 г. от туберкулеза, а Ельчанинов уехал за рубеж, стал священником, служил в Париже, умер в 1934 г. Всему миру известна его книга «Записи» — это собрание небольших афоризмов, которое составили близкие после его смерти.
Это была большая дружба. Тем не менее, по воспоминаниям Флоренского, ко–торые у нас частично опубликованы — в журнале «Литературная учеба», альманахе «Прометей», — мы видим, что жил он как бы на особом острове. Он больше воспринимал природу, чем людей. У него была особенная любовь к камням, растениям, краскам; в этом отношении он очень похож на Тейяра де Шардена, который тоже в детстве проявлял нежность к материи, я бы сказал — влюбленность в материю. У Флоренского это было с детства. Быть может, даже мир людей был ему чужд и порой тягостен.
Некто доктор Бохгольц, человек истово православный, начал было составлять с Флоренским словарь символов, и кто-то спросил у Бохгольца: «Что у Вас общего с этим человеком?» «Мы оба не любим людей», — сказал Бохгольц. Ну, он, конечно, говорил за себя — едва ли можно было это сказать о Флоренском. Сегодня, читая его письма к близким, жене, детям, мы видим, какой огромный запас нежности, внимания, подлинной, удивительной любви скрывался в этом сердце. Но это было сердце не распахнутое, а наоборот, скорее закрытое, через которое не раз проходили болезненные трещины.
Не менее трех глубоких душевных кризисов потрясли жизнь Павла Александровича. Первый был благодатным кризисом в период юношества, когда он, выросший в среде нерелигиозной, далекой от Церкви, однажды понял несостоятельность материалистического взгляда на мир и страстно стал искать из этого выход.
Другой тяжелый личный кризис произошел, когда он пытался себя выстроить. Такому человеку нести собственное бремя, бремя самого себя было очень непросто. Один человек, знавший его, рассказывал мне, как Флоренский шутя говорил ему, что логически он способен доказать, и очень убедительно, вещи совершенно противоположные. Его интеллект был колоссальной машиной, но вместе с тем это не был только отвлеченный человек, теоретик, это был человек глубоко страстный. Бердяев вспоминает, как в монастыре у одного из старцев, куда его привезли благочестивые друзья, он видел молодого Флоренского: тот стоял в церкви и плакал, рыдал… Это была очень непростая жизнь.
И еще один кризис, перед самой революцией, который мало отмечен биографами.
Это было в 1916 г., когда Флоренский написал книгу «Около Хомякова» — критическое исследование. И в ней он выдвинул целый ряд положений, которые вызвали резкую реакцию со стороны его ультраправославных друзей, в частности Новоселова (бывший толстовец, ставший православным, человек очень добрый и очень отзывчивый, но, конечно, не философского склада ума; он очень высоко ценил Хомякова). Критика Хомякова вызвала у него такое смятение души, что он помчался в Сергиев Посад к Флоренскому и всю ночь его там пилил, пока отец Павел не уронил голову и сказал: «Я больше не буду ничего писать о богословии». Чтобы такое признание вырвалось у такого человека, автора столь знаменитой книги, как «Столп и утверждение Истины», — это должно быть непросто.