Русская религиозная философия
Шрифт:
Что предлагал Федотов в это бурное время? Творчество и работу. Созидание, — говорил он, — это Божий дар и Божий призыв.
Объективность его была потрясающей. В одной из статей он писал: да, Пасионария (это Долорес Ибаррури) — ужасная женщина, она исполнена ненависти, но мне она ближе, чем Франко, который себя считает христианином. Когда вышла эта статья, в эмиграции разразился такой скандал, что профессора вынуждены были высказать ему порицание. Но как в двадцатые годы Федотов не шел на компромисс, так и в эмиграции он не собирался этого делать.
Оценивая политику Советского Союза, он всегда был объективен. И если какие-то манипуляции
Тогда Бердяев разразился громовой статьей «Существует ли в православии свобода мысли и совести?» Статья была убийственной. Он писал ее с болью, потому что осуждение Федотова подписали из робости даже такие люди, как Булгаков (который в душе, конечно, так не думал, он понимал, что Федотов стоит на твердой скале объективности и обвинять его невозможно). Академию Федотову пришлось покинуть. Тут грянула война и всех поставила на свои места.
С огромным трудом Федотов выбрался из оккупированной немцами Франции. Мать Мария, его друг, была арестована, отправлена в лагерь. Кругом шли массовые аресты. Отец Дмитрий Клепинин, арестованный по обвинению в выдаче документов для евреев, которые пытались скрыться из оккупированной Франции, тоже был брошен в лагерь и погиб. Федотов после длительных приключений, благодаря содействию различных комитетов, в конце концов оказался в Америке. И слава Богу, потому что больше ему в Париже, с этими богословами, делать было нечего.
Он становится профессором Духовной семинарии (ныне существующей) имени святого князя Владимира, где работает над своей последней книгой «История русской религиозной мысли». Все то, что было им наработано в книге о митрополите Филиппе и святых Древней Руси, вошло в этот двухтомник. Увы! Эта книга издана только по–английски. Я полагаю, что Георгий Петрович писал ее по–русски и существует, вероятно, оригинал, и можно надеяться, что он еще будет найден (его родные еще живут в Америке), и тогда, даст Бог, он будет издан и у нас, на русском языке.
Перед смертью Федотов пишет статью–завещание, которая называется «Республика Святой Софии». Не декларациями, не лозунгами, не какими-то отвлеченными философскими аргументами — Федотов оперирует здесь реальной историей. Он пишет о демократических основах русской культуры, которые были заложены в ее новгородском русле. Республика Святой Софии — это Новгород. И кончает он эту статью перед самой смертью призывом к тому, что необходимо возродить этот древний дух Новгорода, где были уже элементы народного представительства, избрания, где даже новгородский архиепископ избирался; это был древний зачаток демократии. А как показал Федотов в своих исследованиях, любая культура в конце концов питается из соков своей истории. И нет основания считать, что культурная традиция России жестко обусловила тиранию и тоталитаризм. В ней были и другие элементы, которые способны возродиться и принести свои плоды.
В заключение, для того чтобы вы имели хотя бы некоторое представление о стиле Федотова, я хотел бы прочесть вам несколько строк из него, потому что я не
Я вспоминаю одну притчу, которую Федотов привел, объясняя свою позицию по отношению к творчеству и культуре. Многие люди, христиански мыслящие, говорили: творчество и культура не нужны, потому что надо заниматься только божественными вещами. Федотов приводил историю одного католического святого: когда тот был семинаристом, он играл в саду в мяч; к нему подошел один монах, который решил его испытать и сказал: «Что бы ты сделал, если бы узнал, что завтра будет конец света?» И тот ответил: «Я бы играл в мяч».
Что это означает? Если играть в мяч плохо, то не надо в него играть никогда, будет ли конец света скоро или не скоро; если это имеет какое-то значение перед Лицом Божьим, надо играть всегда, когда есть возможность. И он переносит это на культуру. Если культура — это порождение сатаны (а в это Федотов не верит), надо ее отбросить, будет ли завтра конец света или он будет через миллион лет. Если культура есть форма творчества человеческого духа перед Лицом Божьим, то тогда надо заниматься ею, не пугая себя скорым концом. Ибо так пугали себя столетиями люди, которые не хотели работать, не хотели творить, которые говорили: а, все равно конец света. И в результате они оказывались в положении тех, кто расточил и потратил свои дары напрасно. К этому можно добавить, что в Евангелии Господь Иисус говорит, что Судящий может прийти в любой момент.
Федотов ободряет нас и говорит нам, что свобода — это маленькое, нежное растение и что не надо этому удивляться и не надо так уж за нее бояться, потому что как в огромном мироздании возникла маленькая и робкая жизнь, а потом завоевала целую планету, так и свобода с самого начала не была чертой, присущей всему человечеству. (Это все точно соответствует действительности. Я не буду приводить фактов, но это было именно так.)
Федотов пишет: «Руссо, в сущности, хотел сказать: человек должен быть свободным, или человек создан, чтобы быть свободным, и в этом вечная правда Руссо. Но это совсем не то, что сказать: человек рождается свободным.
Свобода есть поздний и тонкий цветок культуры. Это нисколько не уменьшает ее ценности. Не только потому, что самое драгоценное — редко и хрупко. Человек становится вполне человеком только в процессе культуры, и лишь в ней, на ее вершинах, находят свое выражение его самые высокие стремления и возможности. Только по этим достижениям можно судить о природе и назначении человека».
Далее он пишет: «В биологическом мире господствуют железные законы инстинктов, борьбы видов и рас, круговой повторяемости жизненных процессов. Там, где все до конца обусловлено необходимостью, нельзя найти ни бреши, ни щели, в которую могла бы прорваться свобода. Где органическая жизнь приобретает социальный характер, она насквозь тоталитарна. У пчел есть коммунизм, у муравьев есть рабство, в звериной стае есть абсолютная власть вожака».
Все, что пишет Федотов, точно соответствует действительности. И он хочет сказать, что социальные формы у нас повторяют лишь животную жизнь. А свобода — это и есть привилегия человека. «Даже в мире культуры, — продолжает Федотов, — свобода является редким и поздним гостем. Обозревая тот десяток или дюжину высших цивилизаций, нам известных, из которых слагается для современного историка некогда казавшийся единым исторический процесс, мы лишь в одной из них находим свободу в нашем смысле слова…»