Русская религиозная философия
Шрифт:
Я поясню. Он говорит о том, что деспотии существовали в Иране, на берегах Хуанхэ, Янцзы, в Месопотамии, в Ираке, в Древней Мексике, Египте — повсюду существовали тирании, — и только в маленькой стране Греции возникает идея демократии. Как некоторого рода историческое чудо.
«Личность, — продолжает он, — везде подчинена коллективу, который сам определяет формы и границы своей власти. Эта власть может быть очень жестокой, как в Мексике или Ассирии, гуманной, как в Египте или в Китае, но нигде она не признает за личностью автономного существования. Нигде нет особой священной сферы интересов, запретных для государства. Государство само священно, и самые высшие абсолютные требования религии совпадают с притязаниями государственного суверенитета.
Да, свобода — исключение в цепи великих культур.
Одно из двух: или мы остаемся на внешне убедительной “естественно–научной” точке зрения и тогда приходим к пессимистическому выводу. Земля — жизнь — человек — культура — свобода — такие ничтожные вещи, о которых и говорить не стоит. Возникшие из случайной игры стихий на одной из пылинок мироздания, они обречены исчезнуть без следа в космической ночи.
Или мы должны перевернуть все масштабы оценок и исходить не из количеств, а из качеств. Тогда человек, его дух и его культура становятся венцом и целью мироздания. Все бесчисленные галактики существуют для того, чтобы произвести это чудо — свободное и разумное телесное существо, предназначенное к царственному господству над Вселенной.
Остается неразрешенной — практически уже не важная — загадка значения малых величин: отчего почти все ценностно–великое совершается в материально–малом? Интереснейшая проблема для философа…
Свобода разделяет судьбу всего высокого и ценного в мире. Маленькая, политически раздробленная Греция дала миру науку, дала те формы мысли и художественного восприятия, которые, даже при сознании их ограниченности, до сих пор определяют миросозерцание сотен миллионов людей. Совсем уже крохотная Иудея дала миру величайшую, или единственно–истинную религию — не две, а одну — которую исповедуют люди на всех континентах. Маленький остров за Ламаншем выработал систему политических учреждений, которая — будучи менее универсальной, чем христианство или наука, — тем не менее господствует в трех частях света, а ныне победоносно борется со своими смертельными врагами», — написано в конце войны, когда союзники боролись с Гитлером.
«Ограниченность происхождения еще не означает ограниченности действия и значения. Рожденное в одной точке земного шара может быть призвано к господству над миром; как всякое творческое изобретение или открытие… Не все ценности допускают такое обобщение; многие остаются навсегда связанными с одним определенным культурным кругом. Но другие — и самые высшие — существуют для всех. Все народы призваны к христианству. Всякий человек, в большей или меньшей степени, способен к научному мышлению. Но не все признают — и обязаны признавать — каноны греческой красоты. Все ли народы способны признать ценность свободы и осуществить ее? Этот вопрос сейчас решается в мире. Не теоретическими соображениями, а только опытом возможно решить его».
Таким образом, Георгий Федотов ставит перед народами вопрос, кто будет способен на свободу, а кто останется в рабстве.
24 декабря 1989 г.
Мать Мария
Сегодня мы завершаем цикл лекций, очень важный для всех нас, потому что мы вступаем в ту полосу, когда многим предстоит впервые счастливое, радостное знакомство с великой, поистине великой русской религиозной философией конца прошлого века и нашего столетия. Почему мы завершаем этот цикл именем матери Марии? Она не была профессиональным философом. Это человек, который в нашей стране постепенно, незаметно стал приобретать известность уже приблизительно с пятидесятых годов; человек, о котором написаны стихи, эссе, исторические повествования и даже роман; создан фильм, конечно, очень процензурированный,
Эта женщина, героиня Сопротивления, мученица, поэт, художница — была философом, но именно в том, глубоком смысле слова, в каком подлинная философия понималась ее современниками, ее друзьями. Ее близким другом и единомышленником был Бердяев. Очень высоко ценил ее отец Сергий Булгаков. Она была лично связана с той плеядой, которую принято называть серебряным веком русского искусства, литературы, философии и богословия. Но не только личная связь, не только ее органическая включенность в этот удивительный, неповторимый, прекрасный поток духовной культуры побуждает нас сегодня говорить о ней в рамках нашего цикла, но и потому, что она была философом действия — не отвлеченным умозрительным созерцателем, не человеком, который хотел спрятаться в башне из слоновой кости, не человеком, который как бы был гостем на земле, равнодушным, устремленным только в какие-то сферы метафизических спекуляций. Под влиянием идей Владимира Соловьева, Булгакова, Бердяева и др. у нее сложилось определенное видение мира и истории. И это стало у нее не «надстройкой», как у нас в «лучшие годы» говорили, а стало стержнем ее жизни, и она все это реализовала — каждый день, в тяжелой борьбе, в крестоносном служении вплоть до мученической смерти.
Елизавета Юрьевна Кузьмина–Караваева (ее девичья фамилия Пиленко) родилась в 1891 г. в Риге. Юность ее прошла близ Анапы. Она родилась в высокоинтеллигентной семье с интересным прошлым. Один из далеких предков ее, Конне, был последним комендантом Бастилии; впоследствии он участвовал в наполеоновском походе, попал в плен и остался в России — это из семейных анналов будущей матери Марии. Ее отец был ученым — агрономом, садоводом, впоследствии, уже после ее рождения, стал директором известного всем вам Никитского ботанического сада. Поселок, где они жили, назывался по фамилии отца — Пиленко, а потом стал называться по его имени — Юровка. Сейчас я хочу нарисовать вам ее общий портрет.
Она была первой женщиной–вольнослушательницей Петербургской духовной академии. Но корни ее не в церковности, потому что ее мать, намного ее пережившая, не была тесно связана с традиционной церковностью. Старый мир для будущей матери Марии олицетворялся Константином Петровичем Победоносцевым — всесильным в конце прошлого — начале нашего века обер–прокурором Святейшего Синода. Это был человек глубокий, многогранный, сложный, противоречивый, воинствующий консерватор, но в то же время открытый ко многим течениям. Он был издателем и переводчиком католической книги «О подражании Христу» Фомы Кемпийского, хотя его политика по отношению к вероисповеданиям была очень жесткой. Маленькая Лиза любила его, и весь старый мир для нее был связан с образом старика Победоносцева.
Те из вас, кто читал «Петербург» Андрея Белого, должны знать, что главный герой, сенатор Облеухов, в какой-то степени списан с Победоносцева. Его холодное, надменное лицо вы можете видеть на известной картине Репина «Заседание Государственного Совета». Так вот, для нее он был не холодным, а теплым, он играл с ней, он приносил ей сладости, а такие вещи западают в душу на всю жизнь. Старый мир не был для нее слишком страшным. Но в 1907 г. умирает Победоносцев, девочка оказывается под двумя влияниями. С одной стороны, это эстетствующая молодежь, те, кого называли тогда декадентами. Сегодня мы оглядываемся на «серебряный век» с восхищением, некоторые с восторгом, вполне заслуженным. Листая страницы «Золотого руна», «Весов», «Трудов и дней», «Мусагета» и других изданий начала века, невозможно не ощутить могучего очарования интеллектуальной, художественной среды того времени. Но было там, конечно, много и сомнительного, спорного, нравственно неустойчивого, было много декадентского в прямом смысле слова. А с другой стороны — влияние тех, кто страдал за народ. Народ был божеством интеллигенции конца XIX — начала XX века. Под народом понималась часто не мыслящая часть общества, не наиболее активная его часть, а именно крестьянство, часто неведомое для интеллигенции, плохо изученное. Отсюда «хождение в народ», отсюда готовность пострадать за него. Все это шло из минувших поколений, расцвело вовсю в 60–е годы XIX в., и Елизавета Юрьевна восприняла и то, и другое.