Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917
Шрифт:
22 августа царь отбыл в Могилев, где оставался — за исключением кратковременных визитов к семье — до конца декабря следующего года. Здесь он вел размеренную и скромную жизнь, что была ему больше по душе, чем церемонный обиход двора. Он участвовал в ежедневных коротких совещаниях, но не вмешивался в военные вопросы, решение которых предоставлял всецело своему начальнику штаба генералу Алексееву, реальному главнокомандующему [110] .
Уехав в Ставку, царь избежал политической бури, бушевавшей в столице. Весь август столичная пресса вела интенсивную кампанию против Горемыкина, требуя его замены на кандидатуру, предложенную Думой. Некоторые газеты перепечатали предполагаемые списки правительства «народного доверия», весьма сходного с тем, что в феврале 1917 года действительно пришло к власти {585} .
110
Вел.
Политический кризис достиг вершины 25 августа, когда Прогрессивный блок, насчитывающий теперь 300 из 420 думских депутатов, обнародовал свою программу, состоявшую из девяти пунктов{586}. Приспособленная к взглядам националистов, она получилась более умеренной, чем хотелось бы многим из подписавших ее, но все же заключала в себе весьма смелые требования. Первым и основным из них было создание «правительства из лиц, пользующихся доверием страны и в согласии с законодательной палатой решившихся в кратчайший срок провести определенную программу» — требование, весьма близкое к идее создания правительства из предложенных Думой кандидатов и ответственного перед Думой. Далее шел список предполагаемых мер, предусматривающих: установление законных ограничений бюрократии; снятие разграничения сфер полномочий между военными и гражданскими властями в вопросах, не связанных непосредственно с военными операциями; объявление амнистии осужденным за политические и религиозные преступления и проступки; прекращение религиозных преследований, включая ограничения, налагаемые законодательством на евреев; дарование автономии Польше и предоставление политических уступок финнам и украинцам; восстановление профсоюзов и пересмотр многих действующих ныне законов{587}. Во многом это была та самая платформа, которую приняло Временное правительство, придя к власти в марте 1917 года. Таким образом, и по составу и по программе первое революционное правительство сформировалось уже в августе 1915 года, когда у власти был царь, а революция казалась весьма отдаленной перспективой.
Программа Прогрессивного блока получила широчайший резонанс{588}. Совет министров предпочел вступить в переговоры с блоком для выработки возможного компромисса. Большинство министров были готовы уйти и уступить место новому кабинету{589}. Совет министров действовал вопреки своему председателю, который постоянно совещался с императрицей и соглашался с ней в том, что всего лучше было бы просить царя закрыть заседания Думы.
В последние дни августа 1915 года, таким образом, сложилась чрезвычайная ситуация: либеральные и консервативные деятели Думы, составлявшие три четверти всего депутатского корпуса, избранного по весьма консервативному избирательному закону, объединились с высшими, назначенными царем чиновниками, чтобы требовать установления в стране парламентской демократии. И неудивительно, что в образованных слоях общества это вызвало настоящую эйфорию{590}.
Николай, однако, отказался уступить право назначать министров, и поступил он так по двум причинам: одной практической, а другой — теоретической или нравственной. Он не мог поверить, что те представители интеллигенции, которым прочат министерские портфели в парламентском кабинете, сумеют управлять страной. И еще он убедил себя (или позволил императрице убедить его), что в 1896 году, вступая на престол, он присягал укреплять самодержавие. В действительности ничего подобного не было. Коронационная церемония предусматривала лишь молебен, в котором не было и намека на способ правления, а слово «самодержавие» вообще не произносилось{591}. Но Николай думал иначе и часто по разным поводам говорил, что отказаться от права формировать кабинет — значит нарушить данную им клятву.
Его приводили в ярость политики, ведущие свои игры, когда войска на фронте истекают кровью. Решив не повторять ошибку, которую, как ему казалось, он совершил в октябре 1905 года, Николай теперь твердо стоял на своем.
28 августа Горемыкин приехал в Ставку. Он был последним представителем Совета министров, упрямо не желавшим присоединиться к требованиям политической реформы. Когда Родзянко пожаловался ему, что Совет министров действовал недостаточно решительно, чтобы отговорить царя от поездки на фронт, Горемыкин оборвал его, заявив, что председатель Думы взял на себя «неподлежащую роль супер-арбитра»{592}. Он был обеспокоен произносимыми в Думе антиправительственными речами, которые пресса разносила по стране. Чтобы лишить оппозицию трибуны и разрядить напряженность в стране, он предлагал царю закрыть заседания Думы сразу по истечении шестинедельного
Между тем кризис стал постепенно утихать, так как в сентябре германское наступление свернулось и непосредственная угроза на время миновала. Газеты, сочувствующие Прогрессивному блоку, стали писать, что было сделано все возможное и теперь нет необходимости оказывать давление на правительство. В конце сентября Центральный комитет кадетской партии, ядро Прогрессивного блока, решил отложить все требования политических реформ до окончания войны{595}. Кадет консервативного толка В.А.Маклаков написал широко цитировавшуюся в прессе статью, в которой приводились рациональные обоснования нового курса. Он сравнил Россию с автомобилем, мчащимся по узкой и крутой дороге с неумелым шофером за рулем. В автомобиле среди пассажиров сидит ваша родная мать (читай: Россия). Малейшая ошибка шофера, — и автомобиль рухнет в пропасть, увлекая к неминуемой гибели пассажиров. Среди пассажиров есть более искушенные водители, но шофер отказывается уступить им управление, уверенный, что отнять руль насильно они не рискнут, опасаясь роковых последствий. В данных обстоятельствах, уверял читателей Маклаков, «вы отложите счеты с шофером до того вожделенного времени, когда вы будете опять на равнине»{596}.
Как обычно, едва кризис был пройден, Николай расправился с теми, кто осмелился ему противоречить. В конце сентября он уволил министров, особенно активно протестовавших против его решения возглавить военное командование: А.Д.Самарина, обер-прокурора Синода, который составил письмо от имени Совета министров от 21 августа, министра внутренних дел Н.Б.Щербатова, А.В.Кривошеина. Преемника Щербатова, А.Н.Хвостова, назначенного в ноябре, все считали креатурой Распутина — первой из целого ряда последовавших затем{597}. Итак, вновь — но теперь уже в последний раз — Николаю удалось усмирить бурю и отбить посягательства на свои прерогативы. Но это была пиррова победа, отдалившая его и его ближайшее окружение почти от всего общества. На встрече кабинета, последовавшей за этими событиями, Сазонов (которому вскоре тоже пришлось покинуть свой пост) говорил, что правительство повисло в воздухе, «не поддерживаемое ни сверху, ни снизу», а Родзянко страна представлялась «бочкой с порохом». Николай, Александра и Горемыкин преуспели в том, что объединили против себя почти все политические круги России, добившись почти невозможного: консенсуса между революционером Керенским и монархистом Родзянко.
Решения, принятые Николаем в августе 1915 года, сделали революцию практически неотвратимой. Россия могла бы избежать революционного переворота лишь при одном условии: если непопулярная, но искушенная в делах бюрократия, со своим административным и полицейским аппаратом, стала бы сотрудничать с популярной, но не искушенной в делах либеральной и либерально-консервативной интеллигенцией. В конце 1915 года ни одна из этих групп не была способна управлять Россией сама по себе. Помешав этому альянсу, когда он был еще возможен, Николаю оставалось только ждать, что рано или поздно новая сила, ввергая Россию в анархию, сметет со сцены и тех и других, а с ними и его самого.
В качестве компенсации своего отказа даровать стране парламентско-демократический строй монархия предприняла меры для обеспечения большего участия в администрации представителей общественности. Такой шаг был продиктован главным образом тем соображением, что дефицит вооружения и материальной части войск можно было покрыть, как стало понятно, лишь путем привлечения к военному производству частного сектора. Впрочем, еще теплилась надежда, что подобные уступки кроме того помогут отклонить требования политических реформ.
На совещании в Ставке в июле 1915 года генерал Алексеев перечислил в порядке убывания статьи острейшего дефицита, обусловившие поражения русской армии: 1) артиллерийские снаряды, 2) людские пополнения, 3) орудия тяжелой артиллерии, 4) ружья и ружейное снаряжение, 5) офицерские кадры. За нехватку живой силы отвечали военные. Но дефицит вооружения требовал расширения базы военного производства путем привлечения частного сектора, а это, в свою очередь, влекло к сотрудничеству с российскими деловыми кругами. Привлечение к руководству оборонной промышленностью представителей законодательных органов если и не представляло насущной необходимости, то признавалось политически благоразумным.