Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками. 1918—1924

Пайпс Ричард

Ослабленная в результате Первой мировой войны, Британия оставалась тем не менее лидирующей мировой державой, и ее глобальные интересы были непосредственно связаны с тем, что происходило в России. Отношение Британии к правительству этой страны вряд ли можно было назвать последовательным. Протоколы прений в британском кабинете министров свидетельствуют о разнонаправленных его действиях, предпринимавшихся вследствие нерешительности и растерянности. Эти же источники подтверждают, что опубликованные в британской прессе сведения о зверствах большевиков, в частности об убийстве царской семьи, вызвали всеобщее возмущение, но не повлияли существенным образом на британскую политику.

Политика Британии в отношении Советской России направлялась в основном двумя соображениями: страхом перед возможным сближением нынешней России и Германии и живой еще памятью о том, как Россия царская угрожала британским интересам на Ближнем Востоке. Эти соображения рождали фундаментальный вопрос: какое русское правительство будет больше соответствовать британским интересам — правительство Ленина или то, какое устроят в случае победы белые? В этой же связи возникала также дилемма: что предпочтительнее — расчленить Российскую империю или сохранить ее территориальную

целостность. У обоих вариантов имелись свои преимущества.

Несмотря на то что у большевистского руководства отсутствовали поклонники в британском руководстве, у него находились там защитники, утверждавшие, что с точки зрения интересов Британии Советы предпочтительнее любого мыслимого альтернативного правительства. С момента битвы при Ватерлоо (1815) и вплоть до нарождения в начале двадцатого столетия агрессивной милитаристской Германии центральной задачей британской дипломатии всегда оставалось сдерживание России. Чем слабее будет она, тем меньшую будет представлять угрозу: дурное правление большевиков, казалось, обеспечило бы немощь России в будущем. Соображения, легшие в основу данной позиции, были сродни тем, что заставили Германию в 1917–1918 гг. побороть свое отвращение к большевикам и предложить им помощь, буквально их спасшую: Ленин и его партия разрушали страну и таким образом уменьшали опасность, грозившую Германии с Востока ^{235} . Этого взгляда придерживался Ллойд Джордж, на протяжении всей гражданской войны отдававший свое молчаливое одобрение победам большевиков, даже в те моменты, когда, премьер коалиционного правительства и член находившейся в меньшинстве партии, он должен был уступать давлению тори и выступать на стороне белых. 12 декабря 1918 г. он заявил на заседании Военного кабинета, что не думает, будто большевистская Россия «хоть в какой-то степени представляет такую же опасность, как некогда Российская империя с ее воинственными чиновниками и многомиллионной армией». Эта оценка получила поддержку министра иностранных дел, тори Артура Бальфура [39] . В другом случае Ллойд Джордж заверял Военный кабинет, что «большевики не захотят содержать армию, поскольку их задачи в основе своей антимилитаристские» ^{236} . Он не делал секрета из того, что не хочет вмешательства в российские дела: на заседании Кабинета 31 декабря 1918 г. премьер заявил, что он «против военного вмешательства в какой бы то ни было форме» ^{237} . Выражая подобные взгляды, основанные более на интуиции и принятии желаемого за действительное, чем на знании реального положения дел, премьер-министр пользовался поддержкой большинства в Кабинете, которое в течение всего 1919 г. возражало против военного участия в российской гражданской войне: по словам биографа Черчилля, ни один министр, кроме самого Черчилля, не выступил за помощь Деникину [40] .

39

Minutes, Imperial War Cabinet, December 12, 1918, Cab. 23/42. In: Ullman R. Britain and the Russian Civil War. Princeton, 1968, P. 75–76. Ряд лиц, близких к Ллойд Джорджу, считал, что у того имелись личные симпатии к Ленину и Троцкому (как впоследствии и к Гитлеру). Лорд Керзон, например, заметил однажды: «Трудность с премьер-министром в том, что он и сам немного большевик» (см.: Davies N. White Eagle, Red Star. London, 1972. P. 90).

40

Gilbert M. Winston S. Churchill. Boston, 1975. Vol. 4. P. 309–310. Черчилль пользовался безоговорочной поддержкой лорда Керзона, который был за вмешательство Британии, но считал, что оно должно ограничиться Кавказом.

Таковы были политические реалии, предварявшие колебания Британии по поводу ее вмешательства в российские дела. Подобно начальнику Польши маршалу Юзефу Пилсудскому, бросившему белых в беде во время переломного момента гражданской войны, Ллойд Джордж и Бальфур считали, что угроза со стороны восстановленной национальной России может быть больше, чем со стороны международного коммунизма.

Кроме того, у Британии имелись веские внутренние причины, по которым было нежелательно настаивать на проведении политики в пользу белых. Лейбористы яростно противились интервенции, поскольку в их глазах она становилась попыткой подавить первое в мире рабочее правительство. Перемирие привело к серьезным экономическим и социальным сдвигам в Британии, и продолжительное военное участие в делах России грозило внутренними беспорядками. В июне 1919 г. Военному кабинету намекнули, что растущее недовольство рабочих в стране вызвано преимущественно непопулярностью интервенции в России^{238}. В течение года враждебное отношение к интервенции со стороны лейбористской партии и Конгресса профсоюзов Британии все нарастало. Фактор этот сыграл, видимо, главную роль в решении Ллойд Джорджа уйти из России к концу 1919 года.

Самым яростным сторонником интервенции был Уинстон Черчилль, и когда он возглавил военное министерство в январе 1919 г., то немедленно встал на антикоммунистическую, не на антироссийскую позицию. В этом его поддерживал сэр Генри Вильсон, начальник Имперского Генерального штаба, но из видных лиц более никто. Черчилль пришел к выводу, что Первая мировая война открыла новую историческую эпоху, в которой узконациональные интересы и конфликты уступят место интересам и конфликтам наднациональным и идеологическим. Убеждение это помогло ему понять значение как коммунизма, так и национал-социализма глубже и лучше, чем другим европейским государственным деятелям, которые тяготели к интерпретации этих явлений как сугубо внутренних по происхождению и масштабу. Черчилль считал коммунизм чистейшим злом, сатанинской силой: безо всякого смущения он называл большевиков «зверями», «мясниками», «павианами». Он был убежден, что цели Белого движения совпадают с целями Британии. В меморандуме,

написанном 15 сентября 1919 г., когда Британия готовилась отвернуться от белых, Черчилль предостерегал:

«Большое заблуждение думать, будто весь этот год мы сражались на стороне антибольшевистски настроенных русских. Напротив, это они сражались за нас; и истина эта станет мучительно очевидной, как только белые будут уничтожены и армия большевиков воцарится на всей огромной территории российской империи»^{239}.

Несмотря на то что Черчилль оказывался в меньшинстве и даже в одиночестве в Кабинете, он играл ведущую роль в определении государственной политики в отношении России — потому, что возглавлял военное министерство, а также оттого, что обладал мощным даром убеждения.

Опасность возникновения альянса между реакционной или революционной Россией и реакционной или революционной Германией волновала британский кабинет даже до капитуляции последней^{240}. Но ни на кого такая перспектива не действовала столь угнетающе, как на Черчилля, и никто не был готов делать из нее логические выводы. Черчилль предвидел возможность «совпадения интересов и политики» этих двух государств-парий, что сведет их в «массу, перед которой западным державам будет довольно трудно отстоять свои права и от которой, по прошествии нескольких лет, им будет трудно защититься»^{241}. «Не будет мира в Европе, пока Россия не восстановлена» — и «восстановлена», по мнению Черчилля, конечно, с некоммунистическим правительством. С пророческой прозорливостью предсказывал он альянс Советской России, Германии и Японии, действительно возникший двадцать лет спустя и почти погубивший Англию и ее империю:

«Если мы отвернемся от России, Германия и Япония от нее не отвернутся. Новые государства, которые могут теперь возникнуть в Восточной Европе, будут смяты и уничтожены русским большевизмом и Германией. Утвердив свое влияние на Россию, Германия приобретет много больше, чем потеряла со своими заморскими колониями и западноевропейскими территориями. Япония, без сомнения, придет к такому же выводу на том конце Транссибирской магистрали. Через пять лет или даже меньше станет очевидным, что плоды всех наших побед утрачены на Мирной конференции, что Лига Наций превращена в бессильное чучело, что Германия стала сильнее, чем когда-либо, и что британским интересам в Индии нанесен непоправимый урон. После всех наших побед нам придется покинуть поле брани униженными и побежденными» [41] .

41

Gilbert M. Churchill. Vol. 4. P. 254. Беспокойство Черчилля по поводу возможности германо-советско-японского сближения было отчасти вызвано предупреждением, которое основатель геополитики Г.Д.Маккиндер высказал в адрес Мирной конференции: договор, который готовит Мирная конференция, говорил последний, породит враждебный военный блок. «Если мы заглянем в далекое будущее, — спрашивал Маккиндер, — не увидим ли мы, что нам придется, возможно, мириться с тем, что в один прекрасный день большая часть Великого континента подчинится единой власти?» (См.: Democratic Ideals and Reality. New York, 1919. P. 89.) Согласно Маккиндеру, добейся Германия контроля над Россией, это нацелило бы ее на мировое господство. Нацистский геополитик Карл Хаусхофер использовал идеи Маккиндера, чтобы сформулировать концепцию «неизбежности» союза Германии, России и Японии.

Черчиллю принадлежит идея политики сдерживания в отношении Советской России^{242} — идея, на которую в его стране не обратили должного внимания, но взяли на вооружение США после Второй мировой войны. Если бы он смог поступить по-своему, западные державы организовали бы международный крестовый поход против большевистской России. Следующим шагом, требующим, по его мнению, немедленного осуществления, было натравить Германию на большевиков. Страх перед большевизмом и возможным союзом между ним и Германией заставил Черчилля после подписания перемирия выступать за примирительную политику в отношении Германии («Кормите Германию; сражайтесь с большевиками; заставьте Германию сражаться с большевиками»^{243}). В то время, когда подавляющая часть его коллег считала, что способность большевиков побеждать политических соперников говорит об их общественной поддержке, Черчилль понимал, что она основана на неограниченном терроре.

Несмотря на то что Черчилль был прекрасным диагностом, изыскиваемые им средства оказались нереалистичными. Приходившие ему в голову мысли об интернациональном крестовом походе против Советской России являлись чистейшей фантазией: не было ни малейшего шанса, что великие державы, потрепанные четырьмя годами войны, согласятся направить сотни тысяч солдат на завоевание бескрайних российских снегов [42] . Ллойд Джордж сообщил Черчиллю — и в этом был, по-видимому, прав, — что, если Британия объявит России войну, в ней самой начнется революция. Германия же, говорил он, не только не станет сражаться против русских, но войдет с ними в секретное соглашение. В конце концов Черчиллю пришлось довольствоваться беспорядочными военными выступлениями на стороне белых — участие это было слишком мелким, чтобы существенно повлиять на ход гражданской войны, но достаточно крупным для того, чтобы дать коммунистам у власти возможность представить борьбу за собственное выживание как оборонительную войну России против иностранного вторжения.

42

Союзники содержали на территории Германии несколько миллионов русских военнопленных, которых могли направить к Деникину, Юденичу или Колчаку. На деле же они предпочли, чтобы судьбу узников решила Германия, и та обменяла их на собственных военнопленных в России. Лишь немногие из русских военнопленных приняли участие в военных операциях против красных на Балтике; некоторые добивались убежища в Западной Европе; большинство же было репатриировано (Thompson J.M. Russia, Bolshevism and the Versailles Peace. P. 328–330; Williams R. // Canadian Slavonic Papers 1967. Vol 9. № 2. P. 270–295).