Русская Швейцария
Шрифт:
Толстой приезжает в Люцерн из Берна 6 июля 1857 года. Сперва он останавливается в «Швейцерхофе» (“Schweizerhof”), в который вскоре приезжает в свите великой княгини Марии Николаевны его тетка Александрин Толстая. С 8 июля писатель живет в пансионе «Даман» (“Daman”) на берегу озера до самого отъезда, совершая прогулки по окрестностям и работая над новым рассказом.
Трогательный «артист-пошляк», а вернее, тот взрыв негодования против жестокого мира в душе самого писателя, сменившийся затем восхищением перед мудростью Создателя, сделавшего этот мир таким, каков есть, дают тему для «Люцерна». Толстой сразу начинает работу над рассказом.
9 июля он записывает в дневнике: «Встал рано, хорошо себя чувствую. Выкупался, не нарадуюсь на квартирку, писал “Люцерн”… Робею в пансионе ужасно, много хорошеньких».
Люцерн приходится писателю по душе, обстановка располагает к творчеству. 9 июля он пишет Василию Боткину: «Что за прелесть Люцерн, и как мне всё здесь приходится – чудо! Я живу в пансионе Даман на берегу озера; но не в самом пансионе, а в чердачке, состоящем из двух комнат и находящемся совершенно отдельно от дома. Домик, в котором я живу, стоит в саду, весь обвит абрикосами и виноградником; внизу живет сторож, я наверху. В сенях висят хомуты, подальше под навесом журчит фонтанчик. Перед окнами густые яблони с подпорками, накошенная трава, озеро и горы. Тишина, уединение, спокойствие».
Через
11 июля молодой писатель записывает в дневник: «Надо быть смелым, а то ничего не скажешь, кроме грациозного, а мне много нужно сказать нового и дельного».
Еще несколько дней Толстой путешествует по окрестностям, а по возвращении в город отделывает текст и завершает работу 18 июля. Из Люцерна писатель совершает прогулки пешком и на пароходе по озеру и посещает Штансштад (Stansstad), Альпнахштад (Alpnachstad), Зарнен (Sarnen), Бекенрид (Beckenried), Бруннен, Швиц, поднимается на Риги.
15 июля он посещает концерт в «иезуитской церкви», главном храме Люцерна, соборе Св. Легария (Saint Leger), где слушает Мендельсона. Запись в дневнике: «Мендельсон – небеса открываются».
19 июля Толстой отправляется дальше. Из Люцерна его путешествие продолжается на север. На пароходе он доплывает до Кюснахт, где посещает Холе-Гассе (Hohle Gasse), ущелье, в котором Телль подстерег Гесслера, потом пешком идет до Иммензее (Immensee), деревни, расположенной на берегу Цугского озера, оттуда на пароходе до Цуга и снова пешком до Хама (Cham). Затем путь его лежит на Вэденсвиль (Wädenswil), местечко на берегу Цюрихского озера, оттуда на пароходе – с заездом в Рапперсвиль (Rapperswil) до Цюриха.
Отметим, что после Толстого само название «Швейцерхоф» становится нарицательным в русской литературе. Например, Ходасевич пишет 18 февраля 1917 года стихотворение «В этом глупом Швейцерхофе».
В 1862 году в Люцерн приезжает во время своего первого заграничного путешествия Достоевский.
В 1873 году город посещает Чайковский. Композитор записывает в своем дневнике: «В Люцерне шлялись (Лев, Löwen-Denkmal…). По совету какого-то соотечественника остановились в отвратительном отеле de France. Всё мерзко, но ужин превзошел всякие ожидания. Гниль и мерзость».
В 1894 году в Люцерне во время свадебного путешествия из Германии в Италию останавливается Александр Бенуа. Молодоженов встречает здесь непогода. От холода у художника начинают болеть зубы. В его воспоминаниях находим свидетельство о целебном действии гор даже на зубную боль. Проведя бессонную ночь, Бенуа отправляется утром по еще не проснувшемуся городу к врачу, но в столь ранний час нет приема. «С отчаянием в сердце я присел на скамейку у пароходной пристани и стал дожидаться общего пробуждения. И вот именно тогда я в первый раз сподобился увидеть эффект знаменитого Alpenglühen… Картина эта была такой красоты, что я, поглощенный ею, забыл на несколько минут свою пытку! Дождь и тучи куда-то удалились, и, напротив, теперь с удивительной отчетливостью открылись и самые далекие цепи гор, и макушки их… Эти далекие, покрытые снегом вершины и загорелись первыми, а потом сияющая алая краска стала медленно скользить по склонам, как бы сгоняя сизую ночную мглу. И всё это отражалось в ясной зеркальности совершенно спокойного озера, еще не тронутого утренней зыбью».
Весной 1895 года в Люцерн приезжает Скрябин. Двадцатичетырехлетний влюбленный не столько осматривает достопримечательности, сколько интересуется почтой от Натальи Секериной. Он пишет ей, что Люцерн принес ему «разочарование, так как в отделении Poste restante я не нашел для себя ничего приятного».
Провести свой медовый месяц приезжает в Люцерн Михаил Врубель. Художник женится в Швейцарии на примадонне мамонтовской оперы Надежде Забела. Обвенчавшись в Женеве 28 июля 1896 года, молодые приезжают в августе на Фирвальдштетское озеро и селятся в Люцерне в пансионе «Альтшвейцерхаус» (“Altschweizerhaus”).
Здесь Врубель работает над панно на тему «Фауст» по заказу Морозова. 25 августа он пишет Мамонтову: «Вот уже 16 дней, как мы с Надей повенчаны и живем в Люцерне, где я рядом с нашим пансионом нашел мастерскую и пишу в ней 5-е панно Алексею Викуловичу, которое мне он заказал на отъезде. Жизнь течет тихо и здраво. Пить мне не дают ни капли. Кроме прогулок, развлечений сносных никаких. Впрочем, Надя сегодня выряжается, и я тоже, в черное complet, обедаем en ville, а после обеда в некоторого рода симфоническое собрание: поет Herzog, примадонна берлинской оперы, и еще какая-то виртуозка на виолончели, кроме хора и оркестра… Надя шлет Вам сердечный привет и благодарит за сватовство».
Надежда пишет домой из Швейцарии в первые дни после свадьбы: «Мы как-то удивительно сошлись с Михаилом Александровичем, так что никакой gene не существует, и мне кажется, что мы давно муж и жена…» Очевидно, художник не скупится на дорогие подарке молодой супруге: «Деньги я у него все отбираю, так как он ими сорит. Конечно, Бог знает, что будет, но начало хорошо, и я себя пока чувствую прекрасно». Выводя на бумаге эти строки, Надежда будто предчувствует те испытания, которые ей придется пережить, – рождение ребенка с уродством, смерть его, потом душевная болезнь мужа, его слепота, мучительная кончина.
В 1900 году приезжает в Люцерн из Интерлакена через Бриенц и Брюниг Бунин, отсюда он отправляется по озеру до Фицнау, чтобы подняться на Риги-Кульм. О Люцерне в письме брату Бунин замечает: «Город славный». В следующий раз писатель приедет сюда со своей женой Верой Муромцевой в октябре 1911 года по пути в Италию. Бунины остановятся в отеле «Дю-Лак» (“Hôtel du Lac”). Вера Муромцева упоминает в своих мемуарах, что они ходили смотреть на толстовский «Швейцерхоф».
В 1902 году, как бы продолжая своеобразную традицию, начатую Бенуа и Врубелем, приезжать в Люцерн во время свадебного путешествия, останавливаются здесь Рахманиновы. Наталья Александровна вспоминает: «Из Италии поехали в Швейцарию, в Люцерн, где прожили около месяца на горе Зонненберг. Оттуда мы поехали в Байрейт на вагнеровский фестиваль».
Брюсов пишет в Люцерне в 1909 году стихотворение «Фирвальдштетское озеро», эпиграф для которого берет из стихотворения Бальмонта «Голубая роза», также посвященного этому озеру.
Осенью 1912 года в Люцерн приезжают из Дорнаха Андрей Белый с Асей Тургеневой, отсюда они совершают прогулки в Бруннен.
Люцерн никогда не был городом русской эмиграции, а тем более после революции, хотя и здесь жили те, кто по тем или иным причинам оставил Россию. Знаменитости сюда лишь приезжали, путешествуя по Швейцарии. Так, например, в 1929 году заглянул Эйзенштейн. О его визите в Люцерн напоминает известная реминисценция – косой мост через Волхов
Много известных музыкантов из России приезжали в Люцерн для участия в известном фестивале. В разные годы здесь выступали Владимир Горовиц, Святослав Рихтер, Мстислав Ростропович и многие другие знаменитости.
В этом городе провел последние годы жизни и трагически погиб писатель и диссидент, высланный из Советского Союза в 1974 году, Анатолий Краснов-Левитин. В своей книге «Из другой страны» он посвятил Люцерну несколько страниц и продолжил, в частности, традицию описывать знаменитый памятник: «Так кто же все-таки швейцарские парни, погибшие на пороге Тюильри? Подвижники или герои? Я бы, конечно, на их месте не шел на службу к королю, хотя и защищал бы его от лихих зверей-людоедов, полоскавших платки в его крови. Я против людоедства, каким бы именем оно ни прикрывалось и в этом смысле я – жирондист. Вероятно, так думали и швейцарцы, жители этого города. Но когда человек отдает душу свою за друзей своих, жертвует жизнью, – это героизм. Герои! И никто дурного слова для них не придумал и не придумает никогда. Мне ли, всю жизнь бросавшему вызов тоталитарному режиму, этого не оценить! Поэтому снимаю перед ними шапку и говорю: “Слава вам, ребята, положившие душу свою за то, чтоб защищать – не королевскую семью (к королям я равнодушен), а двух малолетних детей, несчастную женщину, их мать, ну и несчастного толстяка Людовика, не виноватого в том, что его предки были злодеями и тиранами!”»
Люцернский мост наводит писателя на размышления, подводящие итог его непростой жизни. «…Символические фрески. Рыцари на турнире – и скелет с косой – смерть. Князь на престоле. И не видит, что позади стоит смерть, положив ему руку на плечо… Посреди моста – часовня. Статуя Божьей Матери. Скамеечки. Сажусь на одну из них. И у меня смерть не раз была за плечами. Начинаю вспоминать. Ленинградская блокада. Я был уже наполовину мертв. В 26 лет чувствовал себя как 80-летний старик.
<…> Потом в Сибири, в ужасные сибирские холода – почти голышом, в одной курточке, без шапки, в опорках на босу ногу. Как не умереть! А потом в лагерях, среди шпаны, при моем характере, когда я за один косой взгляд лез в драку, – как не пристукнули, бог весть. И сейчас приехал сюда, в чужую страну. Старость. Смерть уже вплотную. И все-таки о ней не думаю, ее не боюсь. С детства затвердил стихи бородатого чудака, поэта философа (стихи Вл. Соловьева. – М.Ш .):
Смерть и время царят на земле.
Ты владыками их не зови.
Всё, кружась, исчезает во мгле.
Неподвижно лишь солнце любви».
В Страстной четверг 1991 года Краснов-Левитин отправился на вокзал, чтобы ехать в Цюрих, на православную службу, где его ждали, но туда так и не приехал. На следующий день его тело нашли в Ройссе, напротив здания люцернского вокзала, в том месте, где обычно кормят лебедей и уток.
IX. К вечным снегам Юнгфрау… Бернский Оберланд
«Над Тунским озером оссиановская картина: точно группы туманны воинов с дымящимися головами».
В.А. Жуковский
«Всю Швейцарью коронует / Этот славный Оберланд», – заявляет в описании своего заграничного путешествия героиня Мятлева мадам Курдюкова, и в этой поэтической формулировке нет большого преувеличения. Красоты Тунского и Бриенцского озер, водопады, ледники и заоблачные вершины вдохновляли не одно перо и не одну кисть. Неудивительно, что со времен Карамзина поездка в горы Бернского Оберланда составляет своего рода пик туристических утех. Но и здесь заслуги первопроходца принадлежат Павлу Петровичу с супругой.
Из Берна русский наследник со свитой приезжает в начале осени 1782 года в Тун – исходный пункт всех прогулок по Оберланду – и останавливается в гастхаузе «Белый крест» (“Weisses Kreuz”, существовал с 1606 года, здание снесено в 1923 году). Здесь путешественникам устраивают небольшое представление: показывают наряженных в исторические костюмы двух швейцарских молодцов, вооруженных средневековым оружием, из Энтлебуха (Entlebuch), местности, известной своей традиционной одеждой.
В разговорах с тунским шультхейсом (нечто среднее между градоначальником и старостой) Штюрлером (Stürler) будущий император высказывает свое восхищение дорогами и сельским хозяйством швейцарцев и вздыхает: «Здесь везде счастливый народ, живущий по мудрым законам». Интересно, что сын шультхейса, Николай Штюрлер, решит связать свою жизнь с далекой северной страной и дослужится в Петербурге до звания полковника лейб-гвардии. Он будет смертельно ранен во время Декабрьского восстания в 1825 году.
Через Тун едет в горы спустя несколько лет и Карамзин: «Здесь я остановился в трактире “Фрейгофе”; заказав ужин, бродил по городу и всходил на здешнюю высокую колокольню, откуда видны многие цепи гор и всё обширное Тунское озеро» (“Freienhof”, построен в 1783 году, неоднократно перестраивался, “Schlosshotel”). До Интерлакена он, как и Павел, отправляется на лодке. Причем на обратном пути на озере началось волнение, и почтовая лодка чуть было не становится последним пристанищем будущего автора «Писем русского путешественника»: «Валы играли нашею лодкою, как шариком. Три женщины, бывшие со мною, беспрестанно кричали; одна из них упала в обморок, и мы с трудом смогли привести ее в чувство. Что принадлежит до меня, то я нимало не боялся, а еще веселился волнами, которые разбивались о каменные берега».
По следам «генерала русских путешественников» сюда устремляется русская аристократия. Герцен: «Тунское озеро сделалось цистерной, около которой насели наши туристы высшего полета. Fremden-Liste словно выписан из “Памятной книжки”: министры и тузы, генералы всех оружий и даже тайной полиции отмечены в нем. В садах отелей наслаждаются сановники, mit Weib und Kind, природой и в их столовой – ее дарами. “Вы через Гемми или Гримзель?” – спрашивает англичанка англичанку. “Вы в „Jungfrauenblick’e“ или в „Виктории“ остановились?” – спрашивает русская русскую. “Вот и Jungfrau!” – говорит англичанка. “Вот и Рейтерн” (министр финансов), – говорит русская…»
Изобилие экзотических титулов в книгах гостей приводит подчас к забавным анекдотам. Тютчев проводит здесь с Денисьевой и детьми лето 1862 года. «В Туне я послужил поводом к странному недоразумению, – пишет поэт дочери Дарье. – Какие-то тупоумные англичане, прочитав в книге приезжих мое имя, за которым следовало звание камергера, и, как видно, разобрав в моих каракулях лишь слова: “императора всероссийского”, вообразили, будто сам российский император, собственной персоной, находится инкогнито в гостинице Бельвю в Туне; и они столь успешно распустили этот слух, что вечером оркестр гостиницы не преминул, из чувства почтения к августейшему гостю, сыграть “Боже, царя храни…”. Однако в конце концов им пришлось разувериться в своем заблуждении…»