Русская смерть (сборник)
Шрифт:
МАРИЯ. Не ругайся. Я постараюсь. Но я уже ничего не могу сделать. Там что-то происходит.
Гоцлибердан. Там – это в церкви?
МАРИЯ. Там – это в голове Игоря. Он сидит целыми днями и бормочет себе под нос. Пока не заснет. А выезжает только к священнику. Мы уже полгода не были нигде в гостях.
ГОЦЛИБЕРДАН. Полгода – это не срок. А бормочет – это хорошо, что бормочет. Еще бы записать и расшифровать это – цены бы не было. Ты видела этого священника?
МАРИЯ. Один раз. Тощий молодой парень. Неприятный очень.
ГОЦЛИБЕРДАН.
МАРИЯ. Я с тобой больше никуда не поеду.
ГОЦЛИБЕРДАН. И меньше не поедешь. Конечно. Обсудим ближе к делу. У него сейчас есть хорошие костюмы?
МАРИЯ. Они будут малы. Он поправился.
ГОЦЛИБЕРДАН. Надо, чтобы до Рождества похудел. Или пару новых костюмов. И вспомнил английский хоть понемногу. Купи ему хорошие фильмы без перевода.
МАРИЯ. Я не знаю, как мы дотянем до Рождества.
ГОЦЛИБЕРДАН. Как-нибудь дотянете. Ты помнишь девяносто второй год? Вот когда было трудно. И ничего.
МАРИЯ. Я не помню. Это слишком давно.
ГОЦЛИБЕРДАН. Ты не можешь не помнить. Тогда я впервые соблазнил тебя в вип-комнате ресторана «Феникс». Мексиканского ресторана. В здании Мосгорсправки.
МАРИЯ. Ты позвонил специально, чтобы обижать меня?
ГОЦЛИБЕРДАН. Я позвонил, чтобы сказать: ты первая женщина без очков, которую я полюбил. Я раньше не мог без очков. И только с тобою – смог.
МАРИЯ. Я хочу заказать контактные линзы.
ГОЦЛИБЕРДАН. Они тебе не нужны. Ты видишь лучше всех нас вместе взятых.
МАРИЯ. Я ничего не вижу. Какой-то туман перед глазами.
ГОЦЛИБЕРДАН. Это декабрь. В декабре бывают туманы. И снова осень пахнет тамерланом, дорога непроезжая черна, за полустанком или за туманом, как водится, не видно ни рожна… Все-таки самое прекрасное в твоем муже – это его отчество.
МАРИЯ. Он завтра будет в городе. Интервью. На работе. Я попробую одеть его в костюм. Не знаю, что выйдет.
ГОЦЛИБЕРДАН. Интервью? С кем?
МАРИЯ. Кажется, «Вашингтон пост». Я уже запуталась в этих названиях. У меня своей работы полно, в конце концов.
ГОЦЛИБЕРДАН. Не все скоту масленица, будет и «Вашингтон пост». Надеюсь, он не пьяный поедет?
МАРИЯ. Это я надеюсь, что не пьяный. К чему ты это, Гоц?
ГОЦЛИБЕРДАН. Если ты останешься в Сумерках, я мог бы заехать к тебе.
МАРИЯ. Я на работе. Ты должен повесить трубку, или я сделаю это сама.
ГОЦЛИБЕРДАН. Я все так же люблю тебя, моя киска.
IV
Кочубей, Пол Морфин.
КОЧУБЕЙ. Откуда у вас такой хороший русский?
МОРФИН. О, спасибо. Не очень хороший. Я родился в России. Точнее, я родился в Советском Союзе. Я жил здесь до шести лет. И до шести лет говорил только
КОЧУБЕЙ. Очень интересно. А кто ваши родители?
МОРФИН. Так, помните, спрашивали большевики: а ваши кто родители, что вы делали до семнадцатого года?
КОЧУБЕЙ. Нет-нет, что вы, я не в том смысле…
МОРФИН. Отец – шахматист. Мать – мещанка. Они уехали из СССР в 78-м году. Я учился в Америке. В школе, колледже и университете.
КОЧУБЕЙ. Как это – мещанка?
МОРФИН. Так по-русскому не называется? Вы слишком похвалили меня. Та, кто сидит дома и занимается домашним хозяйством.
КОЧУБЕЙ. Это домохозяйка.
МОРФИН. Да, домохозяйка. ДОмОхозяйка, так?
КОЧУБЕЙ. Домохозяйка. А вот мой отец был первый секретарь Ташкентского горкома партии. Еще молодым.
МОРФИН. Я хотел спрашивать вас про ваших родителей. Но не с самого начала. Но если вы уже заговорили, продолжайте, пожалуйста.
КОЧУБЕЙ. Продолжать? А куда?
МОРФИН. Дальше, прямо. Ведь ваш отец был из советской номенклатуры, не был ли?
КОЧУБЕЙ. В 39 лет он стал первым секретарем Ташкентского горкома партии. Это довольно молодой возраст по тем временам. Мы все жили в Ташкенте. Но мама очень хотела уехать в Москву, и он согласился на замминистра мелиорации. На понижение согласился. Хотя почему – был? Мой отец жив. Тамерлан Пурушевич? Он точно жив. Хотя я, конечно, могу ошибаться. Хотите, я позвоню жене и узнаю? И уточню?
МОРФИН. Э-э-э… Единственное, в чем я уверен, – что мой отец мертв. Он умер 11 лет назад. Во время турнира в Гронингене. За шахматной доской. Испанская партия.
КОЧУБЕЙ. Людочка, соедини меня с Марией Игнатьевной!
МОРФИН. Давайте я пока спрошу вас. Ваша семья когда переехала из Ташкента в Москву?
КОЧУБЕЙ. Году в 71-м. Или 72-м. С возрастом память начинает немного подводить. Но немного. В основном я все помню. Я закончил школу. В 17 лет. Я 54-го года. Значит, это было в 71-м. Если бы отец остался в Ташкенте, он дорос бы до первого секретаря Узбекистана. А потом бы, после СССР, стал президентом Узбекистана. Кровавым тираном и деспотом. Узбекбаши. И вы бы брали интервью не у меня, у него. А я возглавлял бы Хельсинкскую группу и вызволял узбекских диссидентов. Пока отец не посадил бы меня в зиндан. Хороший сюжет, правда?
МОРФИН. А как было на самом деле? Вы сказали, ваш отец стал заместителем министра.
МОРФИН. На самом деле. Мама обязательно хотела, чтобы я учился в Москве. То есть чтобы я получил в Москве высшее образование. Не в Ташкенте. Меня направили в МГИМО. Московский государственный институт международных отношений. Тогда это называлось МИМО. Без Г. Просто Московский институт международных отношений. Я поступил по республиканской узбекской квоте.
МОРФИН. Что это значит?
КОЧУБЕЙ. Союзные республики имели квоты в московских вузах. Чтобы не дискредитировали нацменов. Вот я и пошел как нацмен.