Русская Вандея
Шрифт:
Однажды я подобрал на площадке нашего вагона какого-то высокорослого старика в статском костюме. Он совершенно обессилел и почти умирал. Мы отогрели его, а главное дали ему возможность выспаться.
Это был член судебно-следственной комиссии, крупнейший помещик Хоперского округа, миллионер Иван Иванович Миронов.
Столь изменчива судьба!
Другой раз, выйдя из вагона ночью, я натолкнулся на человеческое тело, лежавшее поперек рельс.
— Видно, пьяный! — мелькнуло у меня в голове.
— Кончимшись! — сказал подоспевший сторож, осветив фонарем тело.
Наклонившись, я различил голову и туловище,
— Да ведь это подпоручик Иваницкий! — воскликнул я, узнав в мертвеце одного из своих подчиненных.
Несчастный, страдая тифом, час тому назад ушел из вагона и более не возвратился, сочтя за лучшее прекратить свои страдания с помощью вагонных колес.
Через несколько дней мы его хоронили в станице. Нашлось любящее женское сердце, которое даже в это ужасное время сумело явиться бог весть откуда в Ти-машевскую, оплакать и снарядить покойного в далекий путь. Это была сестра милосердия Диана Дюбуа, участница корниловских походов.
Мы, судейские, сами пели на похоронах вместо хора и, не взирая на ужас собственного своего положения, не могли удержаться от слез, видя трогательное прощание несчастной женщины с прахом любимого человека.
Старик Миронов ожил, юноша Иваницкий погиб. Идя с похорон, мы не могли решить, кто из них счастливее.
Разгром Буденным кубанцев все-таки не вызвал в белом стане немедленной катастрофы. Донцы загородили дорогу на Екатеринодар, заняв позицию вдоль степной речки Челбас. Произошла маленькая передышка, так как красная конница, утомленная беспрерывным движением, видимо, решила отдохнуть.
26 февраля ген. Сидорин предполагал отправиться в своем поезде в столицу Вольной Кубани. Я и ген. Петров тоже решили проехаться туда. Председателю хотелось навестить свою семью, меня же сильно подмывало расспросить Н. В. Чайковского о событиях на моей родине, в Архангельской губернии. Бывший глава северного правительства прибыл теперь на юг и занял пост министра без портфеля в южно-русском правительстве.
На нашу беду командарм изменил свое решение и не уехал, а улетел в Екатеринодар на аэроплане.
Вечером стало известно, что скоро отправится в Екатеринодар бронепоезд, носящий гордое название «На Москву». Мы с ген. Петровым, ежась от холода, залезли на площадку первого же попавшегося вагона бронепоезда.
Дул порывистый ветер. В моменты затишья мы стали улавливать какой-то несуразный гул, доносившийся из вагона. Не то пели, не то кричали, но как-то не по-человечески.
Вдруг распахнулась дверь и вместе с волною теплого, пропитанного спиртом и табаком воздуха, нас обдало целое море звуков. В вагоне, несомненно, шла пирушка.
— Здесь офицерское собрание… Тут нельзя стоять… Эй, живо, эвакуируйся! — с присвистом закричал какой-то офицер, вывалившийся из-за двери.
Мы назвали себя. Он притих и исчез за дверью. Через минуту его фигура снова появилась перед нами, но уже почтительно выпрямившись.
— Командир бронепоезда, господа, будет очень рад вас видеть. У нас сейчас ужин с возлиянием, так как только-что получили десять ведер спирту для технических надобностей.
Войдя в вагон, мы увидели за маленькими
Командир, молоденький капитан, со значком Павловского военного училища, поспешил усадить нас за свой стол и похвастаться своими заслугами:
— Это мы брали Ростов с марковцами. То-есть они атаковали, чорт возьми, а мы били по городу из орудий Канэ. Теперь едем чиниться в Новороссийск. И отдохнуть немного. Надо же нам, чорт возьми, передышку. А потом наш «На Москву» двинется снова на Москву. Хорошо наше имя? «На Москву!» Одно наше имя пугает красных, распротак их душу так… Сегодня же гуляем и пьем, еле можахом… Господа, чарочку гостям.
Он поднялся и, покачиваясь, начал дирижировать пьяным хором.
Спели чарочку и прокричали ура.
— Донцы? — спрашивали из дальних углов.
— Донцы.
Эх, не за Троцкого, Не за Ленина, — За донского казака За Каледина, —бессвязно прохрипело несколько пьяных глоток..
Едва прозвучало последнее слово куплета на мотив «Яблочка», как дремавший возле окна… офицер вскочил, как ужаленный, и, неистово хлопнув кулаком о деревянный столик, завопил на тот же лад, как бы продолжая песню:
Я на бочке сижу И кричу народу: Распротак вашу мать За вашу свободу!Под хохот и аплодисменты он обвел собрание диким взглядом, выругался и бухнул за стол. Через минуту он снова дремал, уткнувшись лицом в руки, сложенные на столе.
Мало кто слышал, как поезд тронулся и поплелся почти шагом в Екатеринодар.
Командира, уже в пути, солдаты увели под руки в свой вагон. Другие с трудом уходили сами. Про нас забыли. За неимением других логовищ, мы кое-как улеглись на столиках.
Посередине пути поезд сошел с рельс. Утром все ликовали, что отделались таким пустяком. Машинист и его помощники пили не хуже других, и можно было ожидать более скверной истории. [306]
На этом бронепоезде служил добровольцем профессор Даватц, который впоследствии, в эмиграции, написал немало гимнов в честь защитников великой и неделимой, облекая их подвиги легендарным туманом.
По адресу своих сподвижников по бронепоезду он тоже рассыпал множество похвал в печати… Я, к сожалению, имел случай наблюдать только ту их работу, которая не заслуживает восторженных отзывов.
306
В гражданскую войну машинистами на бронепоездах были офицеры в виду того, что опасались измены железнодорожников, что неоднократно и случалось. Так, весною 1919 года со станции Глубокой ушел к большевикам донской бронепоезд «Атаман Назаров»; его увел машинист, воспользовавшись случаем, когда офицеры ушли с паровоза.