Русская война: дилемма Кутузова-Сталина
Шрифт:
Русское общество испытывало ощущение победы от самого факта равенства борьбы – треснуло проклятое яйцо! – Александр должен был ему уступать, Кутузов объявлен победителем (в национально-нравственном и лично– политическом плане так и есть), возведен в фельдмаршальство (без награды – как бы «в старшинство»), теперь надо победить в войне, и руки у него развязаны небывало… Пусть только помогут: Александр, Ростопчин, Чичагов – все… Пусть повяжут себя пустыми обещаниями, обкладывающими обманами, самоуспокоенной обязующей болтовней, пусть наговорят, а лучше напишут, а мы потихонечку, полегонечку им и поможем, где промолвим от себя, где за них, а где и в простоте душевной; он уже может слушаться их в том, что считает нужным и лепить частями с тем, что полагает сам – и кто там разберет, отчего так выходит, вроде
– Здорово, кума!
– Спасибо, я сама.
– Да ты глуха?
– Купила петуха.
– Ну так прощай!
– Зайду и на чай.
Краткое письмецо, частная записка, отправленная еще до битвы в Рязанскую губернию родственнице с настоятельным указанием отъехать свидетельствует, что для него Москва уже была обречена, второе сражение он не планировал, надо было провести мимо него армию. Пусть поприкладываются к местности, помечутся в ожидании обещанного, пусть внутренне уже обвыкнутся с мыслью о неизбежном – его не страшит формальное несогласие, ему достаточно и отчужденной исполнительности в проведении того небывалого решения, которое он определил. А бумажки, слезницы, вопрошания, недоумения напишем, все соблюдем, и волкам сыть и овцам жить – все по вашему а к итогу наш шиш! Да спасибо скажите, дураки, что вам играл – подыгрывал, да свою думу думал, тогда покрывал, а сейчас и сами за меня спрячетесь, ну-ка, шибче! Да не мешать!
Кутузов возвращал все заявленное его авторам в логически завершенной, грандиозно-бытийственной форме – Ростопчин кричал о поголовном вооружении сословий – вооружай! Когда как не сейчас – становись с Иверской в руках и Стотысячной Черной Сотней – вооружившейся вчерашней и завтрашней дворней!.. Александр носится с мыслью об Испании – вот она, Смоленско-Владимирская, Тверско-Калужская! Вот он час Сарагосы и Тарагоны, вот она возбухающая рана, что прорвется гноем и кровью всего, что было… Страшно стало?! Так молчите-кричите, но не мешайте, то что я задумал ужасно, но в сравнении с тем, что наговорили вы – только цветочки.
Кутузов являл им картины их бредней и прикрывал своими, страшноватыми, но после них уже не такими умопомрачительными тем более, что выбора уже не было – старик не давал времени одуматься и видел далее чем они, оставалось безропотно ему следовать.
Вот замечательное предвидение, одну сторону которого так засветили, что она ослепляет и в отношении другой. В бегущие часы перед битвой Кутузов принимает Д. В. Давыдова, с живейшим одобрением выслушивает его горячечное желание ринуться на тылы неприятеля, как гверильясы в Пиренеях и майор Шилль в Германии и дает ему не то, что тот полагал – заверение в одобрении с обещанием вернуться к счастливой мысли после сражения – немедленное распоряжение на исполнение, много дать сейчас не могу, батальончик гусар да полчёк казаков, эх, надо бы тысчёнки две…
Что это – провидение одной военной стороны дела? Малая война – долгая, день – неделя там значат немного, а три сотни войска у рачительного хозяина на тот срок всегда сгодятся, особенно в канун сражения генерального!
Разжигание войны народной? Ее лучше пробудить символической раздачей толики оружия, между тем Кутузов определенно оружие собирал, в крайности уничтожал, и этого требовал от Ростопчина, но не раздавал, кроме как выдач создаваемому и руководимому лучшей традиционно служилой частью дворянства ополчению.
Нет, это предвидение неизбежности народной войны, имеющей характер восстания против поражения, т. е. прямо против захватчиков и косвенно против уступившего им Государства, его Строя и Верхов. В ее канун он вводит в клокочущую стихию стальные спицы контроля, армейские партизанские отряды; храбро-беспощадный А. Фигнер, прямой генетический предшественник Пестеля, с неумолимой жестокостью будет вводить в «рамки» разметавшуюся стихию народной войны, если она наклонится в социальную, и своим присутствием гасит, остужает ее искры, направляет их вверх и в стороны, препятствует рассыпаться по земле, лечь на торф старой ненависти – как беспощадно стал бы расстреливать и вешать нынешний юный прапорщик, изготовляющийся к Бородинскому бою, через 14 лет «главный злодей вне рангов и состояний» тех же мужиков, если они
Ох как далеко видел удав-орёл, насколько он возвышался до невозможности рассмотреть, охватить взглядом, до растворения в облаках, насколько он глубже и современников и сторонних наблюдателей, которые 200 лет принижают и обтёсывают его в куклу, тюфяк, дедушку-домового, клюквенного спасителя отечества – как далеко он забрасывал свой единственный глаз…
– Единственный?!?!?!
Обманул! Обманул! Как мальчишку обманул! Как котенка ткнул носом, прямо хоть выбрасывай красивый пассаж о демонической раздвоенности его лица – оказывается Алуштинская пуля, пройдя через глазницу, все же миновала глазное яблоко, глаз сохранился и Михаил Илларионович мог даже им читать только быстро утомлялся и потому иногда покрывал темной повязкой, но перед фронтом, в официальной обстановке перед императором носил ее всегда, как бы обличаясь живым памятником-ветераном (и театралом-с), перед дамами, как мадам де Сталь, никогда, обвораживая их обволакивающей ласковостью. Кажется поэтому он в солдатском фальклоре всегда одноглаз, а в портретистике без повязки, хотя глаз означен неживым…
Тьфу, свинья вы Михаил Илларионович! Благо бы Александра, Наполеона, Ермолова, Мадам де Сталь, так, походя через 200 лет разыграть какого-то штафирку, бумажного червя. Ну не стыдно ли, не скучно, ведь уже 67… тьфу!! – 254 года! Креста на вас нет!
Хоть все заново!
Знаете, что мне хочется больше всего сделать – дернуть вас за торчащий нос!
Ладно, оставлю все как есть, что я, умней Наполеона, чувствительней мадам де Сталь, начитанней Евгения Викторовича Тарле – тоже ведь пассажировал вашей «одноглазостью»…
Признаюсь, этот крючёк-живинка в деле сейчас мне даже нравится, но как мне было неуютно пару дней назад, когда узнал из Балязина про эту подробность кутузовской повязки…
И опять сомнения – вот официальный прижизненный портрет для галереи кавалеров ордена Святого Георгия – правый глаз старательно прописан как вставной…
Да что там глаз, какая-то странная мистификация происходит уже и частями его тела, они тоже начинают множиться – скажите, где похоронено сердце Кутузова? – весь 19 век был уверен, что оно замуровано в сосуде под основанием памятника, воздвинутого в Брунцлау, как оставленного неразделённо с доведенной им сюда армией – и кроме того очень обязуя романтично-сентиментальных немцев эпохи STORM UND DRANK на совместное продолжение войны! – век 20-ый прозаически уверен в его пребывании в том же сосуде в гробнице Казанского собора – SiS!
Портрет М.И. Кутузова в 1811 г. Гравюра Ф. Боллингера с оригинала К. Розенштеттера. Признается наиболее достоверным изображением полководца.
Это подталкивает меня коснуться еще одной стороны бесчисленных отношений Михаила Илларионовича; читая написанное им самим или списанное с его слов, невольно обращаешь внимание на разнообразие его языка, тут все переливы словесной парчи 18-го века – угрюмословие Тредиаковского, заздравие Державина, просвещающая октава Ломоносова, экивоки-подколы Фонвизина. Он звенит в обращениях к армии «Вам ли бояться их, Сыны Севера!», основательно тяжелодумствует с генералитетом, покойно-долго обстоятельствует с дворянством, дерюжничает с близко-верными «Ступай куда хочешь – только с глаз долой!» – ко всякому свой язык, естественный, сразу обращаемый в зримую образность лиц, в равносогласованность планов ситуации.