Русская живопись. Пробуждение памяти

Сарабьянов Дмитрий Владимирович

Казалось бы, ответам на эти вопросы могла помочь русская религиозно-философская мысль первой половины XX века, с завидным энтузиазмом толковавшая проблемы национального менталитета. Однако, по признанию одного из ее лучших знатоков С.С. Хоружего, лишь немногие из философов и богословов не только Серебряного века, но и предыдущих двух столетий занимались разработкой проблемы личности, отыскивая ее истоки в восточнохристианской традиции [64] . Да и вообще — христианство хотя и явилось самой личностной религией, проблеме человеческой личности не уделило должного внимания. В религиозной философии первой половины нашего столетия прежде всего выдвигалась идея свободы (разумеется, связанная с проблемой личности), обосновывались принципы творчества, разрабатывались законы единства бытия, категории добра и зла, но христианская антропология, как таковая, оставалась в стороне, поскольку грозила заслонить Человеком Бога.

64

Хоружий С.С. Диптих безмолвия. М.,1991. В толковании проблем

личности и индивидуальности автор во многом полагается на концепцию, выдвинутую в этой работе.

Современный исследователь нашел опору (разумеется, кроме отцов церкви и средневековых богословов) в сочинениях двух русских философов — Льва Карсавина и Владимира Лосского [65] . С.С. Хоружий как бы провидел сквозь их формулировки, истолкованные им как достаточно стройное учение, многие положения средневекового богословия, определившие особые черты русской духовности. Философская и богословская мысль XX века высветила эту традицию и установила важные опорные пункты для понимания существа проблемы.

65

См.: Карсавин Л.П. О личности. — Лев Карсавин. Религиозно-философские сочинения. Т. 1. М., 1992; Карсавин Л.П. Церковь, личность и государство. — Карсавин Л.П. Малые сочинения. СПб.,1994; Лосский В.Н. Богословское понятие человеческой личности. — Богословские труды. № 14. М., 1975.

Принципиальным моментом учения о человеческой личности оказывается характер соотношения личности с конкретной индивидуальностью:

...в каком же смысле должны мы проводить различие между личностью, или ипостасью человеческой, и человеком, как индивидуумом, или отдельной природой? — вопрошает В.Н. Лосский. — Каково значение личности по отношению к человеческому индивидууму? Не есть ли она высшее качество индивидуума, качество его совершенства, как существа, сотворенного по образу Божию, и не является ли это качество в то же время и началом его индивидуальности? [66]

66

Лосский В.Н. Указ. соч. С. 118.

Лев Карсавин ставит проблему еще более жестко: «В применении к твари мы говорим о ее личности или ипостаси в смысле переносном, и говорим только ради простоты изложения: точнее будет говорить о тварном причастии к Божественной ипостаси или Личности» (выделено автором. — Д.С.) [67] .

Как бы доформулируя мысль известного философа, С.С. Хоружий пишет:

«...личность считают для человека некоей желанной ценностью, объектом стремления, а вовсе не простым достоянием каждого» [68] . «...Личность есть онтологическое призвание здешнего бытия — но не наличный образ его <...> Индивидуальность и личность разделены онтологическим отстоянием, и притом личность выступает как задание, как искомое для индивидуальности» [69] .

67

Карсавин Л. П. Церковь, личность, государство. — Карсавин Л.П. Малые сочинения. С. 419.

68

Хоружий С.С. Жизнь и учение Льва Карсавина. — Карсавин Л. Религиозно-философские сочинения. Т. 1. М., 1992. С. XXX.

69

Хоружий С.С. Диптих безмолвия. С. 16.

Разумеется, было бы слишком наивно полагать, что проявления человеческой сущности так же различимы и столь же дистанцированы друг от друга в портретном образе. Личность может реализовать себя лишь через индивидуальность, которая находит телесное воплощение. Другое дело, что индивидуальность обретает свое место на разных ступенях восхождения к личности и степень индивидуализации не находится в прямой зависимости от расстояния. Принцип такого несовпадения тем более оправдан в применении к портретному образу, где тело и душа слиты и духовное может проявить себя лишь в телесной оболочке. С другой стороны, степень одухотворенности и индивидуализации портретного персонажа не может быть прямо сопоставлена с обретением этим персонажем личностного начала. Ибо одухотворенность, а тем более индивидуализация — в крайних ее проявлениях — способны подчас и уводить от прямых путей к личности.

Понимание личности, коренящееся в традициях восточно-христианского миросозерцания, должно было стать важной компонентой портретного идеала, который, как часто бывает, не мог реализоваться сполна, но корректировал пути движения портретного искусства. Этот идеал несовместим с принципом внешней идеализации, с навязанной репрезентирующей конструкцией или некоей априорной формулой душевного движения (какую мы нередко встречаем, например, в портретной живописи немецкого романтизма). В нем заключена возможность приобщения земного человека, сохраняющего неповторимость индивидуального облика, к высшим ступеням бытия. Идеал может быть обрисован лишь в самой общей форме, в достаточно абстрактных категориях и получает воплощение в разнообразных конкретных проявлениях, как правило, не достигая целостного и всеобщего выражения.

Безусловно,

все те качества личности, которые мы формулируем, исходя из традиционных представлений о человеке, не выступают как некая творческая проблема, заданная художнику. Механизм взаимодействия искусства и национального менталитета одновременно и проще и сложнее. Проще в данном случае потому, что перед глазами живописца является сам носитель традиции — герой портрета, чаще всего репрезентирующий не только свое обличье, но и лицо общества и к тому же сам устремленный к идеалу. Сложнее — потому что художник, тоже будучи представителем нации и общества, почти интуитивно воплощает национальный менталитет, как бы осуществляя своим творчеством единство объекта и субъекта и разворачивая диалог между личностью и индивидуальностью внутри собственного Я.

Этот диалог обнаруживает себя уже в русской портретной живописи XVIII века. Портрет с самого начала провозглашает высокое представление о человеке, сохраняет его и проносит вплоть до XX столетия, оставаясь едва ли не важнейшим жанром в изобразительном искусстве. Русская живопись портретоцентрична. Не только потому, что портрет долго главенствует среди жанров, но и потому, что портретная задача сопутствует и другим видам живописи — особенно в тех случаях, когда жанры имеют своим предметом изображение человека. Конечно, только диалогом личности и индивидуальности такое главенство не объяснишь. В известной мере здесь дает себя знать другая, косвенная традиция. Икона была порождена идеей Богочеловечества. Как уже говорилось, она не могла служить вместилищем для образа земного бытия. Но лик, превращаясь в лицо, хранил память о личности как божественной ипостаси — той личности, какую земной индивидуальности предстояло почитать за образец. Можно полагать, что это обстоятельство — а не только новое понимание человека, его роли и места в жизни — стимулировало развитие портрета и гарантировало долгую жизнь портретному образу. Именно память о личности обеспечивает успех портрета на первых стадиях его развития, когда индивидуальность еще с трудом завоевывает свое место. Она ищет поддержки в парадной форме, во внешней представительности, а если и выступает «в чистом виде», то за счет выявления отдельных черт характера, их заострения и обнажения. Правда, это касается скорее среднетипических явлений и не затрагивает портретов И. Никитина или А. Матвеева, во многом предопределяющих дальнейшие пути портретного искусства. Не зря исследователи подчеркивают не только остроту, но и многогранность характеристики канцлера Головкина или углубленный биографизм «Напольного гетмана» в портретах Никитина, пробивающееся чувство личного достоинства в матвеевском автопортрете с женой. В последнем можно зафиксировать тот процесс, который применительно к русской литературе конца XVII века отметил Д.С. Лихачев:

Открытие ценности человеческой личности самой по себе касалось в литературе не только стиля изображения человека. То было и открытием ценности авторской личности [70] .

Должно было пройти много времени, прежде чем зерно индивидуальной неповторимости вызрело настолько, чтобы человек — портретный персонаж — и в реальной действительности, и в портретном претворении обратил свой внутренний взор к той самой личности, которая устремлялась к высшему началу и являла собой некий одушевленный идеал. Лучшие портретисты середины XVIII века — Вишняков, Антропов и Иван Аргунов — по-разному развивали принцип индивидуальной характеристики. Антропов был наиболее решителен, постигая своим простодушно-правдивым взором самые броские черты модели, возводя их в своеобразный характеристический канон и придавая образам удивительную, как бы ненамеренную правдивость. Портретная личность отдалялась от возвышающего идеала и целиком проникалась земными побуждениями. Предшествовавший Антропову Вишняков не уступал своему ученику в простодушной наивности взгляда на модель, но этот взгляд подмечал те ее свойства, которые поднимали человека над житейским измерением и открывали путь в духовное пространство. Аргунов, утратив простодушие, сохранял качество, присущее Вишнякову.

70

Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970. С. 146.

Диалог индивидуальности и личности вступил в новую стадию во второй половине столетия. Он словно выбрал себе две вершины русского портретного искусства — Рокотова и Левицкого. Не стану утверждать, что эти художники находятся в некоем постоянном противоборстве. Иногда они сближаются, их пути пересекаются, но в наиболее ярких и типичных проявлениях — расходятся. У Левицкого модель завоевывает пространство, подчиняет себе окружение, самоопределяется в конкретном бытии. Индивидуальность закрепляется в типических проявлениях и обстоятельствах. Личное достоинство, обаяние молодости, красота зрелости, единство души и тела, эмоциональное движение и порыв мысли, возвышенная естественность бытия, мудрость и драматизм старости — все обретает характер образной закономерности. Индивидуальное бытие возводится в некое правило и не ищет неповторимого претвореия. С другой стороны, обретшая свой статус индивидуальность с этих пор уже не должна искать себе оправдания в неуместной светскому портрету иконной традиции. Путь от лика к лицу завершен [71] .

71

Г. Вдовин, характеризуя процесс обретения портретной личности живописью XVIII века, фиксирует три этапа: становление персоны, индивидуальности и личности. См.: Вдовин Г. От личнбго к личному. — Вопросы искусствознания. 4/93. С. 8. Из приведенного выше текста можно убедиться, что я в целом принимаю и использую эту схему, хотя и не вдаюсь в подробности, преследуя иные цели.