Русская жизнь. Родина (август 2008)
Шрифт:
Окна кроткие участливо горят,
а под ними разговоры говорят.
Пьют без крайности, скорей соображают.
Да картошечку с селедкой уважают.
А один шофер с гитарой, а второй шофер сердит,
Нинка старшая у стеночки колодою сидит,
как слабый пол,
и глазища в пол.
Нинка младшая хлопочет
и посудою грохочет,
и не хочет, а хохочет, будто вся набекрень,
а шофер, какой не старый,
развлекается с гитарой,
то
будто мог бы сыграть, да лень.
А по стенкам картинки с актрисами
белотелыми, белобрысыми,
обольстительными, невеселыми,
в длинных платьях со спинами голыми
(только Нинка наша
этих много краше).
В общем, все, чтобы культурно отдыхать.
Жалко только, разговоров не слыхать.
Старший что-то говорит тихо, убедительно.
Бабы слушают его так, что удивительно -
очень уж внимательно.
Похоже, занимательно.
Сквозь старинные герани,
через тюлевую муть
видно, словно на экране,
страшно руку протянуть -
все мигнет и кончится.
Но смотреть не хочется.
Неохота - ну вот и ладушки.
Погасили в дому огни,
покурили вот там на лавочке,
разошлись ночевать одни.
6.
И еще дня три или эдак
они жили, как напоследок.
Днем шатались по дорогам и расспрашивали всех,
в поселении нестрогом вызывая смутный смех:
раз машина закатилась, как игрушка под кровать,
раз судьба отворотилась, то куда ее девать,
о чем при ней разговаривать -
утереться, моргнуть и сваливать.
Молчит молодой,
старший кипятится:
с такою бедой
негде воротиться!
Раз груз повез -
от него ни шагу,
без него, как пес,
я помру, где лягу.
А не лягу сам, так помогут.
Есть такие люди, что могут.
Сказал - и пошел
шелестить листочками,
искать хорошо
под шестью кусточками.
С ума ли сошел?
Из себя ли вышел?
Сказал - и пошел,
кто хотел - слышал.
И по всей округе неутешный зуд:
краденое золото, золото везут!
Или как оно называется,
то, за что в Москве убиваются.
Заходил к ним участковый,
что с повадкой подростковой,
полчаса посидел,
в основном молча:
у того, что поседел,
мол, глаза волчьи,
а что в порядке документ -
так это временный момент.
А вот про того, ну, про молодого,
не слыхать ни одного
недоброго слова.
Весь он тихий - и мы люди тихие.
Но
что- то тикает.
Люди смотрят косо
и жужжат, как осы.
…Не у каждого нож за пазухой,
но почти у всех за душой.
Уезжай отсюда, старшой,
по возможности, не запаздывай!
7.
А Нинки, две картинки,
гостей не выдают,
крутятся, как пластинки,
работают уют,
готовят разносолы, и
который день веселые.
И даже Нина старшая
чуть менее уставшая.
А рядом Нинка мелкая
частит секундной стрелкою
и так глядит на Толика,
что дело об одном:
как будто из-за столика
с цветами и вином.
Стали раньше закрываться,
людям некуда деваться,
а за что укорять -
торопятся вечерять.
Хорошо в дому,
если есть спешить к кому.
А народ гудит-гудит,
а народ сердит-сердит:
отчего у нашей Нины,
что ни вечер, именины,
какой уж раз - и все не про нас?
…Ну а если Нинка эта соберется с ним в Москву,
я тогда ее и сам
на бинты порву.
8.
Кудри, кудри белые,
словно неживые,
каждый раз я вижу вас
будто бы впервые.
Что такое в белокурых, бедокурых волосах,
будто я при них на собственных подвешен волосах -
и висю, ничего не делаю.
Кудри голые, очи белые!
9.
Вот как- то раз
разговор угас,
не мычит, не телится,
да и что бы в нем?
–
телевизор теплится
голубым огнем.
Хорошо? Тихо?
Не буди лихо.
И едва прошло полчаса,
как из тьмы из кромешной, внешной
стали слышаться голоса,
и один - особенно нежный.
…И в ставни, и в ставни постукивать стали,
и ложечки в кружке позвякивать стали.
И в комнате люди дышать перестали,
как будто оттуда прогнуло стекло.
И страхом пахнуло.
И стало тепло.
За окном, как в груди,
ничего не деется.
– Эй, Нинок, выходи,
Разговор имеется!
Сколько их, кто в лицо,
с кем придется драться?
– Выходи на крыльцо,
будем разобраться!
Нина старшая встает,
накинула плащик.
Ночь темнее, чем йод,
чем закрытый ящик.
Со ступеньки крыльца
никого, ни звука.
Постояла, как овца,