Русские исторические женщины
Шрифт:
Ближе всего можно определить Нелидову, сказав, что это была ловкая женщина.
Великого князя она возвышала в его собственном мнении. Она, в минуты восторженности, заверяла его, что он будет образцовым государем, если только не изменится и будет действовать согласно своим чувствам, по самой природе – как она искусно доказывала – высоким и рыцарским.
Порывистость и вспыльчивость Павла она умела обезоруживать шуткой, остроумной выходкой, даже иногда резкостью, которая озадачивала его своею неожиданностью и смиряла: на брань Павла она нередко отвечала бранью.
Но она же была и душой
Ей только стоило появиться в Гатчине, где пребывал «малый двор» вдали от столичного шума, чтобы потом без нее не могли уже обойтись, потому что без нее все скучали, без нее чего-то не доставало.
Своей ловкостью, своим характером, живостью, находчивостью, тактом она, что называется, обошла великого князя, околдовала.
Она также околдовала и великую княгиню Марью Федоровну, которая верила ей, не тяготилась ее присутствием при муже, не ревновала.
Между тем, петербургское общество и «большой двор» говорили не в пользу чистоты отношений Нелидовой к «малому двору» и, быть может, ошибались, преувеличивали. Как бы то ни было, на отношения Павла к его «приятельнице», как обыкновенно называли Нелидову, смотри недоверчиво, двусмысленно, потому что все, что делалось и говорилось в «малом дворе», до мелочных подробностей передавалось «большому двору».
Павел это знал, и уверенный в чистоте своих отношений к фрейлине своей супруги, со свойственной ему рыцарской гордостью не обращал внимания на дворцовые и городские толки.
Мало того, отправляясь, в 1788 году, в Финляндию, на войну со шведами, великий князь пишет матери особое письмо, в котором опровергает клевету относительно близости к нему Нелидовой и заявляет о чистоте побуждений, соединяющих его с этой девушкой, а в доказательство дружбы к ней и серьезного расположения поручаете ее великодушию императрицы, на случай, если он погибнет в предстоящем ему походе на неприятеля.
Все это еще более рисует рыцарские правила Павла, правила, хранителем которых он считал себя всю жизнь.
Время, между тем, идет. Нелидова живет при малом дворе уже четырнадцать лет – постоянство дружбы с обеих сторон действительно замечательное.
1 ноября 1790 года шведский посланник Стендинг, между прочим, пишет своему королю, Густаву III:
«Великая княгиня, сколько видно, занимается исключительно воспитанием детей своих, и ей приятно, когда заведешь речь об этом. Она всегда очень ухаживает за великим князем, а он, по-видимому, обращается с ней довольно холодно».
Вот единственная тень на Нелидову.
Но вот для Нелидовой проходит уже первая молодость: ей тридцать шесть лет. Прочность ее при дворе стала чем-то установившимся, обычным, без чего быть не должно. Она сознает свою силу, но не злоупотребляет ею, хотя подчас резка, раздражительна, не в меру колка.
О непостижимой дружбе ее с великим князем говорите весь свет. Французский «Монитёр» даже печатает о ходячих в Петербурге на этот счет толках.
Неизвестно, печатные ли толки о предмете, ни для кого не бывшем новостью, или обидное извращение истинного смысла отношений, существовавших между великим князем и Нелидовой, или,
Тайно от великого князя она относится к императрице Екатерине Алексеевне через графа Безбородко и ходатайствует у нее о дозволении возвратиться в «общество благородных девиц»; при этом, по понятным побуждениям, присовокупляет, что возвращается в это убежище «с сердцем, столько же чистым, с каким она его оставила».
Хотя просьба оставлена была без последствий, однако, посягательство со стороны Нелидовой разорвать шестнадцатилетнюю дружбу с высоким другом своим глубоко поражает Павла.
Это можно видеть отчасти из писем к нему князя Куракина, пользовавшегося особенным расположением великого князя: он был близкий член интимного кружка.
Вот что, например, пишет князь Куракин 28 июля 1792 года из своего саратовского имения:
«Новость, которую вы изволите сообщать мне, мой дорогой повелитель, озадачила меня. Возможно ли, чтобы наша приятельница, после стольких опытов вашей дружбы и вашей доверенности, дозволила себе и возымела намерение вас покинуть? И как могла она при этом решиться на представление письма императрице без вашего ведома? Мне знакомы ее ум и чувствительность, и чем более я о том думаю, тем непонятнее для меня причины, столь внезапно побудившие ее к тому. Во всяком случае, я рад, что дело не состоялось и что вы не испытали неудовольствия лишиться общества, к коему вы привыкли. Чувствую, что вам тяжело было бы устраивать образ жизни на новый лад, и вполне представляю себе, как в первые минуты этот неожиданный поступок должен был огорчительно подействовать на вас».
В письме от 7 октября 1792 года Куракин, между прочим, говорит:
«Я всегда разумел вас, как следует, мой дорогой повелитель, всегда ценил значение и свойство того чувства, которое привлекаете вас к нашей приятельнице; знаю, как много своим характером и прелестью ума своего содействует она настоящему вашему благополучию, и поэтому желаю искренно, чтобы ваша дружба и доверенность к ней продолжались. Пчела, собирая мед для улья своего, не садится на один только цветок, но всегда ищет цветка, в котором меду более. Так поступают пчелы. Но так же ли должны действовать и существа, одаренные разумением, чувствительностью, с истинным достоинством способные направлять свои желания и поступки к лучшему и к тому, что их удовлетворяет и наиболее им приличествует».
Тут уже не один «характер» и не одна «прелесть ума» сделали Павла нравственно независимым от очаровавшей его когда-то молоденькой хохотуньи, тут уже предъявляла свои права шестнадцатилетняя привычка; это такая сила, против которой бороться было не легко.
Но Павел победил упорного своего друга: Нелидова осталась у него на глазах и «устраивать жизнь на новый лад», как выражался Куракин, надобности не предстояло.
Но покой Павла был не надолго восстановлен: новое огорчение готовила ему Нелидова, и огорчение более чувствительное.