Русские народные говоры
Шрифт:
Общей для всех северновеликорусских говоров чертой можно считать явление утраты интервокального ј с последующим стяжением гласных звуков. Надо сказать, что вообще в русском языке в положении без ударения между гласными звук ј ослабляется. Если сравнить, предположим, произношение в литературном языке слов «моя» и «красная», где в том и в другом случае между гласными наличествует звук ј, то можно установить, что в первом слове он произносится отчетливо, а во втором — ослабленно, и это сближает его по звучанию с и неслоговым — й, т. е. ј во втором слове является не согласным, а гласным звуком (ср. литературные маја и краснъйь). Но в литературном языке процесс ослабления ј дальше не пошел. В северновеликорусских же говорах ослабление ј достигает такой ступени, когда он утрачивается вовсе, в результате чего в говорах возникает произношение подобных форм не только без ј, но и без й: краснаа, с’ин’аа; то же и в глагольных формах: знаэт, д’елаэт, думаут и т. д. Такое произношение известно, например, в некоторых Кировских говорах. Однако чаще описываемый процесс не останавливается и на этой ступени, а идет еще дальше: гласные звуки уподобляются друг другу (если они были первоначально различны по характеру своего образования) и стягиваются в один звук: краснаа — красна, с’ин’аа — с’ин’а, знаэт — знаат — знат, д’елаэт — д’елаат — д’елат
В области морфологии также есть общие для всех северновеликорусских говоров черты. Сюда относится образование формы родительного-винительного падежа единственного числа личных местоимений 1-го и 2-го лица, а также возвратного местоимения с окончанием – а: у м’ен’а, за т’еб’а, на с’еб’а, т. е. такое же, как и в литературном русском языке. Такое образование данной формы местоимений является специфической северновеликорусской особенностью, неизвестной южновеликорусским говорам.
Как в литературном языке, в северновеликорусском наречии формы 3-го лица единственного и множественного числа настоящего времени глаголов образуются с окончанием т твердым: нос’ит, в’ез’от, л’ет’ат, в’езут и т. д. Правда, в некоторых Олонецких говорах эти формы встречаются и с т мягким в окончании, однако т’ наличествует там лишь в 3-м лице множественного числа глаголов 1-го спряжения: в’езут’, н’есут’, појут’, пл’етут’ и т. п. Во всех же остальных формах в этих же самых говорах произносят окончание т твердое. Поэтому как наличие , так и т’ в Олонецких говорах является исключением из правил, не изменяющим общего характера этих говоров: наличие в них и т’ не приводит к тому, что они перестают быть северновеликорусскими.
Кроме черт, свойственных всему северновеликорусскому наречию и охарактеризованных выше, есть особенности, присущие не всем его говорам, однако большинству их. Поэтому наличие таких черт в совокупности с иными, свойственными всем северновеликорусским говорам признаками также определяет общий северновеликорусский характер тех или иных говоров.
Таково, например, явление изменения звука а в положении под ударением между мягкими согласными в е: п’ат’ — п’ет’, в’зат’ — вз’ет’, сн’ал’и — сн’ел’и, гул’ал’и — гул’ел’и. Это явление известно во многих северновеликорусских говорах, хотя и неравномерно распространено в отдельных из них. Но при всей неравномерности своего распространения данная черта является типично северновеликорусской, и в южновеликорусских говорах она почти не встречается [19] . Процесс изменения а в е в указанном положении представляется живым и в наше время, ибо такому изменению а подвергается в новых, недавно вошедших в говоры словах, заимствованных из литературного языка. Исследователи отмечают произношение наряду со шл’апа — ф-шл’еп’и, с зайавл’ал — зайавл’ел’и и т. д.
19
Исследователи отмечали, что эта особенность иногда проникает и на юг, но лишь в отдельных словах. См. подробнее Р. И. Аванесов, Очерки русской диалектологии, Учпедгиз, 1949, стр. 55.
Широко известно в северновеликорусских говорах явление так называемого «цоканья». Цоканье — это неразличение в произношении звуков ц и ч’ и наличие на их месте только одного звука — чаще ц, причем больше мягкого, реже ч’. Цоканье в русском языке возникло очень давно, по крайней мере в новгородских памятниках XI в. оно уже отмечено. Причину возникновения цоканья в русском языке видят, во-первых, в иноязычном влиянии (академик А. А. Шахматов, связывал возникновение цоканья с влиянием польских «мазуракающих», т. е. смешивающих шипящие и свистящие звуки, говоров; академик А. И. Соболевский — с влиянием финно-угорских языков), а во-вторых, и это важнее, — в особом положении ц и ч’ в системе фонем русского языка. Это особое положение их заключается в следующем. Фонемы ц и ч’ в русском языке четко противопоставлены другим согласным фонемам и потому могут в равной степени с ними служить средством различения звуковых оболочек разных слов: ср. бас — вас — пас — ч’ас; б’ел — м’ел — п’ел — с’ел — цел. Замена звука ц или звука ч’ в приведенных выше словах иными звуками приводит к образованию новой звуковой оболочки, соответствующей новому слову. Однако в то же время по отношению друг к другу фонемы ц и ч’ почти не противопоставлены, т. е. в русском языке почти не существует слов, отличающихся в своей звуковой оболочке только наличием ц или ч’. Как кажется, есть лишь две пары таких слов: цех — ч’ех и цокат’ — ч’окат’ [20] . Однако вторая пара слов — это специальные лингвистические термины, не являющиеся вообще широко распространенными и общенародными словами, а первая пара — слова позднего происхождения и нерусские в своей основе.
20
Противопоставление цум — «центральный универсальный магазин» — и чум едва ли правомерно, ибо первое слово — искусственная аббревиатура.
Таким образом, в русском языке нет случаев, когда замена ц на ч’ или наоборот приводит к образованию новой звуковой оболочки, соответствующей новому слову. Если в звуковой оболочке слова ч’ас заменить ч’ на б, то возникнет новая звуковая оболочка, соответствующая новому слову — бас; а если в звуковой оболочке слова ч’ай заменить ч’ на ц, то такой новой звуковой оболочки в русском языке не возникнет: цай — это только искаженная звуковая оболочка ч’ай. Иначе говоря, замена звука ц звуком ч’ и наоборот не приводит в русском языке к нарушению взаимопонимания людей, ибо возможность его в этом случае не уничтожается (ср. фразы: «он плохо пел» и «он плохо сел», где замена п на с ведет к изменению смысла всего предложения), а лишь в той или иной (причем небольшой) мере затрудняется. Это обстоятельство и могло привести к тому, что иноязычное воздействие на русские говоры было облегчено и цоканье в них смогло установиться [21] .
21
См.
Что же касается того, почему ц и ч’ находятся в таком особом положении в системе русских согласных, то это вполне объясняется историей языка: в далеком прошлом ц и ч’ возникли из одного звука к в разных фонетических условиях, т. е. они исконно не могли выступать в тождественных позициях и различать звуковые оболочки разных слов.
Цоканье — это не обязательно произношение ц на месте ц и ч’; может быть и произношение ч’ на месте этих двух звуков, т. е. может быть не только ц’ай, ц’истый, отц’а, конец’ [22] , но и: ч’ай, ч’истый, овч’а, кон’еч’, кур’ич’а. Поэтому иногда даже отличают собственно цоканье от чоканья. Произношение ч’ на месте ц и ч’ в русских говорах распространено намного уже, чем произношение ц на месте этих двух звуков. Чоканье известно, например, в части Вологодско-Кировских говоров. Цокающими же говорами являются Олонецкие, Поморские, частично Новгородские и некоторые другие северновеликорусские говоры.
22
В большинстве цокающих говоров произносят ц мягкое (ц’).
Вместе с тем среди северновеликорусских говоров есть и такие, в которых существуют оба звука — и ц, и ч’, но употребляют их там этимологически неправильно, т. е. там наблюдается беспорядочное смешение этих звуков. В таких говорах могут произносить, с одной стороны, ц’ай, ц’асто, а с другой — ул’ич’а, кур’ич’а. Эти говоры в настоящее время уже не могут просто называться цокающими, так как они знают и ц, и ч’. Однако в прошлом они, вероятно, были цокающими. Известно, что если говор, в прошлом цокающий, начинает утрачивать цоканье, то на путях этой утраты и может возникнуть подобное смешение ц и ч’: усваивая, скажем, звук ч’, которого в данном говоре раньше не было, носители диалекта вначале не могут еще усвоить правильного его употребления (что, между прочим, также связано с указанным выше особым положением ц и ч’ в системе русских согласных), в силу чего вначале, на первом этапе этого процесса, развивается беспорядочность употребления звуков ц и ч’. Окончательное усвоение литературных норм различения этих двух звуков является уже вторым этапом в процессе утраты цоканья.
Некоторым северновеликорусским говорам в современном их состоянии цоканье неизвестно; однако только часть из них вообще никогда не знала этого явления, иные утратили его в процессе своего развития, хотя и знали в прошлом [23] .
Большинству северновеликорусских говоров свойственно наличие самостоятельной фонемы ф, отсутствие которой наблюдается в иных диалектах. Звук ф в русском языке возник в относительно поздний период истории. Первоначально во всех славянских языках этого звука не было, и поэтому в словах, заимствованных из греческого и из других языков со звуком ф, он передавался через п: ср. гр. Iosif — русск. Осип; гр. faros — русск. парус; гр. Stefanos — русск. Степан. В эпоху XII—XIII вв., когда в русском языке произошло падение (утрата) редуцированных ь и ъ, в силу чего согласные оказались на конце слов, окончательно оформилась категория глухости-звонкости в системе согласных русского языка; в результате оглушения согласных на конце слова установились пары по глухости-звонкости: т — д, п — б, с — з и т. д. Именно тогда-то, в результате оглушения в, звук ф возник на самой русской почве как глухая пара по отношению к в. Однако не во всех русских говорах дело обстояло так, ибо сам звук в в древнерусских диалектах был различного характера: в одних говорах он имел губно-зубное образование, т. е. такое, какое он имеет в современном литературном языке; в других же — губно-губное, т. е. он произносился с помощью двух губ. Губно-зубное в, попадая в положение конца слова и теряя голос, изменялось в ф; а губно-губное такому изменению подвергнуться не могло. Поэтому в первой группе говоров звук ф возник сначала в зависимом положении как результат оглушения в, а потом был перенесен в независимые положения уже как самостоятельный звук. Именно в этих говорах и существует теперь особый звук ф, противопоставленный в.
23
Таковы, например, некоторые Новгородские говоры, в которых сохранились кое-какие остатки цоканья. См. Р. И. Аванесов, Очерки русской диалектологии, Учпедгиз, 1949, стр. 134.
Во второй же группе говоров, в которой звук ф не мог возникнуть на своей почве в силу отсутствия губно-зубного в, он не мог укрепиться и в независимом положении, в частности в заимствованных словах. Поэтому такие говоры до сих пор не знают особого звука ф, заменяя его или сочетанием хв, или звуком х. Это явление характерно для южновеликорусского наречия.
Наконец, в области фонетики следует отметить еще одну, свойственную большинству северновеликорусских говоров черту — изменение сочетаний согласных бм и дн соответственно в м и н долгие (м, н). Такому изменению данные сочетания могут подвергнуться потому, что между звуками б и м, как и между д и н, есть только одна разница: первые звуки (б, д) произносятся при поднятой небной занавеске, закрывающей проход воздуха в полость носа, а вторые — при опущенной, открывающей проход воздуха в эту полость. Иначе говоря, б и д отличаются соответственно от м и н лишь отсутствием назализации, носового произношения. Достаточно небной занавеске опуститься немного раньше, чем это необходимо для произношения б и д, чтобы на месте б и д также возникли звуки м и н. А так как сочетания бм и дн произносятся при одной артикуляции органов речи (одним смыканием и одним размыканием губ, а не двумя для двух звуков), то более раннее опускание небной занавески вполне возможно. Именно в силу сказанного и наблюдается произношение оман вместо «обман», ом’ер’ил вместо «обмерил», омазал вместо «обмазал», лано вместо «ладно», в’ино вместо «видно» и т. д. Это типичная черта многих северновеликорусских говоров.