Русские не сдаются!
Шрифт:
Шторм переживал, от чего и случился приступ, что не выполнил поставленную задачу. Капитан понимал: это его ошибка, это он неправильно разложил лоцию и отстал от фрегата «Митава», с которым должен был двигаться парой, занимаясь, в том числе, и разведкой. Но об этом Никлас Шторм предпочитал молчать, опасаясь того, что может быть списан с русского флота.
Ну а больше его теперь никуда и не примут. В Дании он и даром не нужен.
— Паруса! Я наблюдаю паруса! — закричал вперёдсмотрящий.
Капитан Шторм услышал это и весь было вздрогнул, намереваясь
После вспышки агрессии у Никласа Шторма чаще всего так и бывало — глухой ступор. И он может просидеть без движения, и почти не моргая, час, даже больше. Нет, он не испытывает теперь отвращения ко всему происходящему, он не намеренно игнорирует внешние раздражители. Всё это подразумевает хотя бы какие-то чувства, мысли. Капитан же словно разумом покидает своё тело.
— Господин Шторм, господин капитан! — пытался докричаться до датчанина приставленный к нему русский мичман, более-менее сносно владеющий датским.
Говорят, что капитан на корабле — это Бог, пускай и в ограниченном пространстве. Тогда получалось, что фрегат «Россия» временно Бог покинул.
— Что, снова? — в капитанскую каюту вошёл ундер-лейтенант Сопотов.
Вопрос оказался праздным. Дмитрий Андреевич Сопотов никогда не позволил бы себе зайти в капитанскую каюту, если бы не знал, что капитан даже не вспомнит, когда очнется, что к нему кто-то приходил. Нравы на фрегате были даже не жесткие, а жестокие. Корабельный палач работает на износ.
А сколько уже матросов и даже офицеров подверглись килеванию? На фрегате «Россия» это наказание всегда приводится в исполнение с задержкой, когда тянули провинившегося с паузами. Так что из десяти, может, только и двое выживали. Обращались в Адмиралтейство, говорили, что Шторм вне себе. Но… Арестовывали разве что тех, кто обращался. Видимого несоответствия с должностью у капитана Шторма обнаружено не было.
— Так и есть, ваше благородие, ушли в себя господин капитан, — отвечал мичман, в сожалении разведя руками.
— И что делать? — спросил сам себя Сопотов.
Все знали — когда Никлас Шторм был в сознании, то жесткой рукой карал всякого, кто усомнится в его компетенции. Да и относительно нормальное состояние датского бога на корабле пока ещё бывало чаще, чем эти приступы.
Так что чаще всего команда просто ждала, когда их капитан вновь обретёт рассудок. Не приведи Господь, если что-то важное случится за время, пока датчанин вне себя. Теперь же нужно было отринуть все страхи и действовать. Пробудившийся Никлас Шторм может одинаково осерчать и на действие, и на бездействие. Потому нужно решить, что является меньшим из зол.
— Мичман, обойдите всех офицеров. Обскажите всё, как есть! — сказал ундер-лейтенант.
Яков Иванович
А сколько было разговоров во флоте о сражении при Гангуте? Ещё служило немало тех, кто принимал участие в том бою, который покрыл славой зарождающейся флот Петра Великого. Или о сражении у острова Эзель? И Сопотов хотел доказать, что и нынешнее поколение достойно великих побед.
Во флоте идеализировали военно-морские силы Петра, и всё больше ругали нынешнее состояние дел — но то так, во хмели. Кто же рискнет в здравом рассудке ругать императрицу? Тайная Концелярия не дремлет и занимается такими вот «крикунами».
— Господа, как третий в чине могу сказать, что мы не можем ничего предпринимать, — высказался лейтенант.
— Паруса фрегата «Митава», а мы уходим прочь, убегая от своего корабля, как от прокаженного! — возмущался Сопотов.
— Не смей поступать супротив воли моей! — разъярился лейтенант, третий человек на корабле.
За столом, но будто бы в сторонке, сидел капитан-лейтенант Кристиан Олсан, датчанин, которого капитан Шторм брал с собой на корабль, как помощника. Мало того, что Олсан не понимал, о чем идет речь, так как не знал русского языка, но здесь знали главное — он являлся всегда только исполнителем воли капитана и никогда не принимал решения. Вот и сейчас он решил просто молчать, даже отослал переводчика, чтобы и не вникать в то, о чем говорится. Придет в себя капитан, он и скажет, что и как делать.
— Это преступление! — настаивал Сопотов, решив идти до конца. — Я сам отдам приказ на сближение с союзным фрегатом.
— За «Митавой» следует французский линейный корабль. Может, и не один. Вступать в бой? Почить в сей баталии и отдать неприятелю наш фрегат? Мы должны передать вести командующему и соединиться со всем флотом, — настаивал лейтенант.
— Уйдите с дороги и дайте выполнить долг! — прорычал Сопотов.
— Я был против! — решил умыть руки лейтенант.
— Бах! — прогремело вдали.
— Они уже начали бой! Разворачивай! Тревогу на фрегате! — прокричал Сопотов.
— Чего они убегают от нас? — спросил я лейтенанта Воронина, одного из отказников.
Пусть в этом молодчике до конца совесть и не проснулась, но он решил выступать консультантом.
Жалкая позиция. Мол, если все хорошо, то это из-за моих советов. Ну а плохо… Так это был бунт на корабле, и я был вынужден под угрозой смерти… Эх, стыдоба. Нужно трясти русский флот, искать выходы из ущербной кадровой политики. Во флоте должны служить отчаянные люди, готовые на всё, решительные. Но не те, кто просто хотел бы отсидеться в теплом местечке.