Русские писатели о евреях. Книга 1
Шрифт:
Я хотел было обнять ее, но она проворно отодвинулась…
— Нет, нет, пожалуйста, господин, пожалуйста…
— Ну, так посмотри на меня, но крайней мере.
Она остановила на мне свои черные, пронзительные глаза и тотчас же с улыбкой отвернулась и покраснела.
Я с жаром поцеловал ее руку. Она посмотрела на меня исподлобья и тихонько засмеялась. — Чему ты?
Она закрыла лицо рукавом и засмеялась пуще прежнего.
Гиршель появился у входа палатки и погрозил ей.
Она замолчала.
— Пошел вон! — прошептал я ему сквозь зубы. Ты мне надоел.
Гиршель не выходил.
Я достал из чемодана
— Господин, дай и мне… — проговорила она.
Я ей кинул несколько червонцев на колени: она подхватила их проворно, как кошка.
Кровь меня душила. Я досадовал на себя и не знал, что делать. Однако, подумал я, наконец, что я за дурак!
Я нагнулся к ней. Сара положила руки ко мне на плечи, начала разглядывать мое лицо, хмурилась, улыбалась… Я не выдержал и проворно поцеловал ее в щеку. Она вскочила и в один прыжок очутилась у входа палатки.
Гиршель опять выставил свою курчавую головку, сказал ей два слова; она нагнулась и ускользнула, как змея.
На другое утро мы сидели в палатке нашего ротмистра; я играл, но без охоты. Вошел мой денщик.
— Спрашивают вас, ваше благородие.
— Кто меня спрашивает?
— Жид спрашивает.
«Неужели Гиршель?» — подумал я. Я дождался конца талии, встал и вышел. Действительно, я увидел Гиршеля.
— Аи, аи, господин офицер, какой же вы, — проговорил Гиршель с укоризной, но не переставая улыбаться. — Девица молодая, скромная… Вы ее испугали, право, испугали.
— Хороша скромность! А деньги-то она зачем взяла?
— А как же-с? Деньги дают-с, так как же не брать-с?
— Послушай, Гиршель, пусть она придет опять, я тебя не обижу…
У Гиршеля засверкали глазки.
— Красавица! Такой нет красавицы нигде. А денег мне теперь пожалуйте.
— Возьми, только слушай: уговор лучше денег. Приведи ее да убирайся к черту! Я ее сам провожу домой.
— Ну, так дайте же мне еще червончик…
Я бросил ему червонец; мы разошлись.
День минул, наконец. Настала ночь. Я долго сидел один и своей палатке. Вдруг вошла Сара, одна. Я вскочил, обнял ее. Она молчала, не шевелилась, и вдруг громко, судорожно зарыдала. Я напрасно старался успокоить, уговорить, ее… Сердце во мне перевернулось, я встал и вышел из палатки.
Гиршель точно из земли предо мною вынырнул.
— Гиршель, — сказал я ему, — вот тебе обещанные деньги. Уведи Сару.
Дней пять или шесть, господа, я все думал о моей жидовке. Гиршель не являлся, и никто не видал его в лагере. Послали меня со взводом на фуражировку в отдаленную деревеньку. Пока мои солдаты шарили по домам, я остался на улице и не слезал с коня. Вдруг кто-то схватил меня за ногу…
— Боже мой, Сара!
Она была бледна и взволнована.
— Господин офицер, господин… помогите, спасите, солдаты нас обижают… господин офицер…
Она узнала меня и вспыхнула.
— А разве ты здесь живешь?
— Здесь.
Я крикнул на своих и приказал им оставить жидов в покое, ничего не брать у них. Солдаты повиновались; вахмистр сел на свою гнедую кобылу Прозерпину, или, как он называл ее, «Прожерпылу», и выехал за мной на улицу.
— Ну что, — сказал я Саре, — довольна ты мною?
Она с улыбкой посмотрела на меня.
— Где ты пропадала все это время?
Она опустила глаза.
— Я к вам завтра приду.
—
— Нет, господин, утром.
— Смотри же, не обмани меня.
— Нет, нет, не обману.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ я встал очень рано, оделся и вышел из палатки.
Подо мной толстая чугунная пушка выставила в поле свое черное жерло. Я рассеянно смотрел во все стороны… и вдруг увидал шагах в ста скорченную фигуру в сером кафтане. Я узнал Гиршеля. Он долго стоял неподвижно на одном месте, потом вдруг побежал немного в сторону, торопливо и боязливо оглянулся,… крикнул, присел, осторожно вытянул шею и опять начал оглядываться и прислушиваться. Я очень ясно видел все его движенья. Он запустил руку за пазуху, достал клочок бумажки, карандаш и начал писать или чертить что-то. Гиршель беспрестанно останавливался, вздрагивал, как заяц, внимателыно рассматривал окрестность, будто срисовывал наш лагерь. Он не раз прятал свою бумажку, щурил глаза, нюхал воздух и снова принимался за работу. Наконец, жид присел на траву, снял башмак, запихал туда бумажку, но успел он еще выпрямиться, как вдруг шагах в десяти от него из-за ската гласиса показалась усатая голова вахмистра Силявки, и понемногу поднялось от земли его длинное и неуклюжее тело. Жид стоял к нему спиной. Силявка проворно подошел к нему и положил ему на плечо свою тяжелую лапу. Гиршеля скорчило. Он затрясся, как лист, и испустил болезненный заячий крик. Силявка грозно заговорил с ним и схватил его за ворот. Гиршель рванулся и бросился в сторону, вахмистр пустился за ним в погоню… Жид бежал чрезвычайно проворно; его ноги, обутые в синие чулки, мелькали действительно весьма быстро, но Силявка после двух или трех «угонок» поймал присевшего жида, поднял и понес его на руках — прямо в лагерь. Я встал и пошел к нему навстречу.
— А! Ваше благородие! — закричал Силявка, — лазутчика несу вам, лазутчика! — Пот градом катился с дюжего малоросса. — Да перестань же вертеться, чертов жид! Да ну же… экой ты! не то придавлю, смотри!
Несчастный Гиршель слабо упирался локтями в грудь Силявки, слабо болтал ногами… Глаза его судорожно закатывались…
— Что такое? — спросил я Силявку.
— А вот что, ваше благородие: извольте-ка снять с его правой ноги башмак, мне неловко. — Он все еще держал жида на руках.
Я снял башмак достал тщательно сложенную бумажку, развернул ее и увидел подробный рисунок нашего лагеря. На полях стояло множество заметок, писанных мелким почерком на жидовском языке.
Между тем Силявка поставил Гиршеля на ноги.
Жид раскрыл глаза, увидел меня и бросился передо мной на колени.
Я показал ему бумажку.
— Это что?
— Это — так, господин офицер. Это я так. — Голос его прервался.
— Ты лазутчик?
Он не понимал меня, бормотал несвязные слова, трепетно прикасался моих колен…
— Ты шпион?
— Аи! — крикнул он слабо и потряс головой. Как можно? Я никогда, я совсем нет. Не можно; не есть возможно. Я готов. Я сейчас. Я дам денег… я заплачу, — прошептал он и закрыл глаза.
Солдаты нас обступили. Я сперва хотел было припугнуть порядком Гиршеля да приказать Силявке молчать, но теперь дело стало гласно и не могло миновать сведения начальства.
— Веди его к генералу, — сказал я вахмистру.
— Ваше благородие! — закричал мне жид вслед, — прикажите! Помилуйте!