Русские плюс...
Шрифт:
Станислав Сроковский констатировал: современный человек частично живет, частично умирает, он думает, что сама смерть частична. Осыплюсь горкой пепла.
Иоанна Поляк тихо прощается: Уходя навсегда, дверь тихонько прикрою.
Барбара Садовская ищет самый темный угол на свете, ждет шальную пулю, которая избавит от вопросов.
Богуслава Литавец мечтает убежать в то время, которого нет: ни в воздухе, ни на земле, ни в море. Наконец-то свободна!
Этот возглас, словно подхваченный у Мартина Лютера Кинга, подводит под некрофилию политическую идею. Жили в тисках — получили свободу. Анджей Шмидт спрашивает: неужто только мусор и остается
Свобода — замечательный стержень, на который можно нанизать все. Но есть ли что-то, на что нанизывается сама свобода? Не ближе ли к истине Кшиштоф Карасик, поэт поколения-56, почувствовавший наплыв поколения-68? Под дом мой подложены пустые бочки с криком?
Фундамент, фундамент? Драма «последних идеалистов» — это драма реальности, которая исходит из великих идей, взращена на великих идеях, пытается удержать бытие, составленное из великих идей.
Чем это кончается?
Автопортрет:
Халина Посвятовская — судя по всему человеки судя по всему должна умереть как люди умершие ранееХалина Посвятовская как раз и трудится в данный моментнад собственным умиранием…Ее смерть предначертана историей, вписана в нее наивной детской рукой: сырой подвал в Ченстохове, зима 1945 года; десятилетняя девочка пережидает уход немцев; она получает приговор: ревмокардит. Исполнение откладывается. Тринадцать лет спустя филадельфийские доктора вытаскивают ее с того света, и она…
…она уже догадывается и по вечерам ежедневнов сон погружая левую руку в правой при этомкрепко сжимает звезду — обрывок живого небаи всю ночь будто кровью истекает собственным светом…Еще через девять лет варшавские доктора пытаются еще раз вернуть ее к жизни и — упускают. Поколение-56 идет за ее гробом, ловя «высокую вуаль ее тепла»; Гроховяк говорит: мы беспомощны, как мальчики, у которых детство никогда не пахло матерью; поколение сирот войны прощается с нею…
…и гаснет — лишь слабый розовый след продолжает стлатьсятеряясь потом на ветру в ночи морозной и вьюжнойХалина Посвятовская — это несколько стареньких платьевэто руки — и губы которым уже ничего не нужно.Посвятовская — самая крупная фигура в поколении-56; это стало ясно после ее смерти; когда она уже сгорела.
Мы не верим в адское их пекло, в пляшущее пламя,мы сами искры……Искры высекаются из света высоких идей, из тьмы низких истин, из «правды», из «обмана», из «свободы», из «зажима», из ускользающей «вселенной», из ускользающей «почвы», но все это лишь отсветы того, что уходит, невыразимое словами:
…СнопИскрящее поколение-56 сменяется поколением-68, которое берет себе имя из противоположной стихии: Новая Волна.
Сначала подумалось: случайность. Распахнула я настежь окна… Дождь.
Ева Лепская. Она же: Водопад шагов… Штормовая волна звука…
Острова, вцепившиеся в океан… — Это уже Марина Юзефацкая.
Водопои мира… — Марианна Боцян. И она же: Живем по милости дождя.
Я думал, что это случайные брызги, не сливающиеся в мелодию. Потом в чисто политической зарисовке Вита Яворского о том, как власти глушили гласность, меня окатило:
К губам приставляли нам водяные пушки.И у него же — формула протеста против лжи официоза:
Я заметил текущий ручей и потерял людской след.Может, все-таки эта приверженность воде — неосознанная реакция на огонь, испепеливший души предшественников? Нет, осознанная!
Море шумит, бессильное перекричатьгвалт всемирной истории.Твой матрос верный, по морям бурнымя проплыл в скорлупке четверть века.Слеза — концентрированная история жизни;пепел — единственный плод политических спасителей мира.Формула Марианны Боцян — прямая отповедь предыдущим поколениям, горевшим на кострах истории.
Пепел смыт. Место очищено. Говорите!У Лешека Шаруги вырывается:Многие из нас не знают, что говорить,когда говорить можно все…Хочется подхватить это словами нашего Писарева: все — значит ничего. Ни там, ни тут не разглядишь человека.
Мария Юзефацкая пытается именно разглядеть — за хаосом хитрых и ложных признаков, разглядеть — в пьянице, мерзавце, жертве истории… Увидеть человека в нас самих, во всех нас, хоть иные живут здесь как бы на острове, где нет живой души.
Хочется подхватить: на острове — в океане — все смыто?…
Станислав Баранчак возвращает поколение к чистой доске, предлагая с нуля заполнить анкету. Родившийся (да, нет, ненужное зачеркнуть); почему «да»? (Обосновать)…
Оказывается, изнутри обосновать труднее, чем извне и задним числом, когда роль отыграна. Это легче сделать младшим, которые придут на смену поколению-68 и объяснят, почему отвергают его опыт:
Бывают разные трагедии, и поколения, по-разному трагичные… Больше всего волнуют те, что полегли в огне и дыме. (Это — о солдатах 1939-го)… И плачут девочки над ними, а мальчики сжимают кулаки. (Это — об идеалистах 1956-го). Есть поколения, иначе, но до того трагичные, что даже не слышно, как они дышат отравленным воздухом. Это уже — бунтарям 1968-го от Томаша Яструна, родившегося на рубеже 50-х.