Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века
Шрифт:
Присяжный поверенный Соколов уподобил Кронштадтский банк воздушному шару, на который сели члены правления с Шеньяном во главе и полетели сначала в Петербург, а потом по всей России искать клиентов для капитала, которому не было сбыта в Кронштадте. За них уцепились два посторонних лица — Суздальцев и князь Оболенский, и таким образом явилась почва, на которой банк мог работать.
Представитель интересов товарищества пароходного сообщения между Кронштадтом и Ораниенбаумом, присяжный поверенный Потехин проводил ту мысль, что операция со вкладными билетами была условной и допускалась лишь для излюбленных лиц.
Все гражданские истцы выражали надежду, что их хлопоты на суде увенчаются успехом.
Присяжный поверенный Пассовер высказал, что обвинение Суздальцева не так грозно, как представляется с первого раза. По постройке Боровичской железной дороги министр финансов допустил представление залогов вместо наличных денег вкладными билетами Кронштадтского банка и не только смотрел на это сквозь пальцы, но в то же самое время знал очень хорошо, что эти билеты взяты были под векселя Суздальцева. Таким образом является большое противоречие во взглядах на один и тот же предмет: орган администрации — министр финансов — находит возможным отступление от закона, изложенного в Уставе общества железной дороги, а другой орган — прокурорский надзор —
Разобрав до мельчайших подробностей весь образ действия Суздальцева по отношению к Кронштадтскому банку, г. Пассовер остановился на следующем вопросе: если Устав банка разрешает выдачу вкладных билетов только под обеспечения, то как же могло случиться, что он выдал Суздальцеву большую сумму без всякого обеспечения и таким образом допустил большую неправильность? Но ведь это дело банка, по отношению же к Суздальцеву мы видим, что хотя его и приглашали вступить членом в правление Кронштадтского банка, но он отказался от этой чести, потому что не мог контролировать действия банка, по отношению к которому он состоял контрагентом. Вот если бы Суздальцев принял сделанное предложение, то тогда он действительно являлся бы ответственным за допущенные банком неправильности по выдаче вкладных билетов без всякого обеспечения; в настоящее же время вся вина его состоит в том, что он по небрежности взял этих билетов на 400 тысяч рублей без всякого обеспечения. Вооружившись документами и сделав подробный расчет долга Суздальцева банку, защитник пришел к тому выводу, что Суздальцев заплатил все, за исключением 32 тысяч рублей, билетами Кронштадтского банка, которые очутились в руках трех частных лиц. Но по этим билетам вытекает одна лишь гражданская ответственность, и те лица, у которых очутились билеты, приобретая их, или верили в кредитоспособность Кронштадтского банка, а если не верили, то, покупая билеты, рисковали получить по ним или не получить деньги из банка, и тут Суздальцев ровно ни при чем, так как они все брали на свой личный страх. Отвергая доводы обвинительной власти о том, что Суздальцев знал о несостоятельности банка и тем не менее вынудил банк выдать ему ссуду в значительном размере, Пассовер высказал, что глумление товарища прокурора над делом Боровичской железной дороги сделано преждевременно, потому что оно не так уж дурно, как его представляют, и имеет свою историю, довольно поучительную. В основании этого предприятия лежала мысль соединить Мариинскую систему у города Череповца с Николаевской железной дорогой, но эта мысль на первых же порах потерпела неудачу, и Боровичская дорога не соединила с Николаевской даже города Боровичей, от которого она отделяется рекой Мстой, так как на этой последней не дозволили построить моста и сделать конечную станцию в самом городе. По мнению Пассовера, уж если дано было согласие на это дело и допускались неизвестные льготы, то его нужно было довести до конца, а не останавливаться на полдороге. Впрочем, Суздальцев судился не за боровичское дело, а за то, что, зная о подложности вкладных билетов Кронштадтского банка, он сбывал их, но в этом отношении ни прокурорский надзор, ни гражданские истцы не представили доказательств.
Присяжный поверенный Бобрищев-Пушкин высказал, что Шеньяна можно обвинять лишь в неправильной выдаче ссуд, но никоим образом не в растрате на свои личные нужды, так как он все деньги употребил на операции, от которых ожидал получения выгод. По мнению защитника, в военном комиссионерстве не было хищения, а убытки произошли благодаря стечению несчастных обстоятельств; точно так же и относительно путиловской операции. Что касается отношения Шеньяна к постройке Боровичской железной дороги, то участие в этом предприятии не могло не показаться ему весьма выгодным, да кроме того, оно было вынужденное и делалось под влиянием того, что на него уже был затрачен капитал. Сухарная операция тоже была выгодной, но тут на сцену является князь Оболенский, который в одном из писем к Шеньяну говорит: «На одном корабле не может быть два капитана — я останусь один и один за все отвечу». И действительно, князь Оболенский остался один, но в настоящее время он на этот корабль хочет посадить капитаном Шеньяна, «но едва ли это ему удастся». Шеньян, по своей натуре, легкомысленно доверился князю Оболенскому и не положил ничего себе в карман. Операция вкладных билетов с точки зрения Шеньяна не считалась противозаконной и, во всяком случае, обстоятельства дела таковы, что присяжные заседатели могут признать факт подложности вкладных билетов, но о виновности в этом Шеньяна не может быть речи.
Присяжный поверенный князь Кейкуатов говорил, что Синебрюхов тоже не положил в свой карман ни одной копейки и если решался и давал согласие на предприятия, то потому, что они в его глазах представлялись более или менее выгодными. Операции по Боровичской железной дороге и сухарным подрядам шли помимо Синебрюхова и по последним он знал только то, что вкладные билеты выдавались князю Оболенскому лишь для реализации. Что касается главного обвинения — растраты вкладов на хранение, то при разрешении этого вопроса следует обратить внимание на то положение, в котором находился Синебрюхов; если он допускал временный залог этих ценностей, то делал это под постоянными ободряющими заявлениями, что вот-вот на днях получатся большие суммы, тогда все снова будет приведено в прежний порядок.
Присяжный поверенный Жуковский. Я, право, не знаю, присяжные заседатели, так как я не финансист, действительно ли русские банки представляют
Присяжный поверенный Андреевский устанавливал тот факт, что хотя долгу за Сутугиным числится 131 тысяча рублей, но действительная сумма, которой он пользовался, была лишь 25 тысяч рублей, взятых под обеспечение золотыми приисками, из остальной суммы 81 тысяча рублей образовалась по бланкам на векселях, которые Сутугин имел несчастье поставить, да, кроме того, на него насчитали 25 тысяч. Разбирая далее обстоятельства дела, защитник заявил, что Сутугина нельзя принимать ни за вора, ни за хищника, он является лишь несчастным заемщиком. Что касается остальных пунктов обвинения, то нужно иметь в виду, что Сутугин никогда в правлении Кронштадтского банка не был и затем он на допросе у судебного следователя признал себя виновным только в небрежности, а согласно решению сената по делу Струсберга члены правления, небрежно относящиеся к своим обязанностям, никакой каре не подлежат. Во всяком случае, для обвинения Сутугина нет достаточных улик и он должен быть оправдан. Выражая надежду, что присяжные заседатели разрешат дело по совести, Андреевский сказал следующее: «Кстати, я вспоминаю, как еще недавно один публицист дерзнул назвать суд присяжных улицей. Но вопреки намерениям автора, я вижу в этом слове не унижение или поругание суда присяжных, а такую характеристику его, в которой метко соединены едва ли не самые дорогие черты этого суда. И правда: пусть вы — улица. Мы этому рады. На улице свежий воздух; мы бываем там все, без различия, именитые и ничтожные; там мы все равны, потому что на глазах народа чувствуем свою безопасность; перед улицей никто не позволит себе бесстыдства; вспомним и похороны, о которых говорил вчера прокурор: когда вы по улице провожаете близкого покойника, незнакомые люди снимут шапку и перекрестятся... На улице помогут заболевшему, подадут милостыню нищему, остановят обидчика, задержат бегущего вора! Когда у вас в доме беда — грабеж, убийство, пожар — куда вы бежите за помощью? На улицу. Потому что там всегда найдутся люди, готовые служить началам общечеловеческой справедливости. Вносите к нам, в наши суды, эти начала. Приходите судить с улицы, потому что сам законодатель пожелал брать своих судей именно оттуда, а не из кабинетов и салонов».
Присяжный поверенный Карабчевский доказывал, что барон Фитингоф никакой активной деятельности в делах банка не принимал и не был посвящен во все тайны, иначе хотя бы на одном вкладном билете, но все-таки фигурировала бы его подпись. Да и сами товарищи прокурора заявили, что сильно сомневаются в виновности этого лица. Если барон Фитингоф и воспользовался позаимствованиями, то он заплатил все до копейки.
Присяжный поверенный Тиктин обратил внимание на то, что в правлении Кронштадтского банка никакой инструкции не было, порядок счетоводства зависел от членов правления, а потому к Ланге, поступившему простым счетчиком и исполняющему в точности приказания членов правления, не может быть применена статья 354 Уложения о наказаниях.
Присяжный поверенный Леонтьев и помощник присяжного поверенного Соколов, защищавшие Бреме, объяснили, что Бреме как и Ланге, и Емельянов исполняли лишь то, что прикажет Шеньян, от которого исходило направление всего дела.
Присяжный поверенный Мазаракий заявил, что показаниями свидетелей Ламанского и Цимсена удостоверено, что вкладные билеты есть не что иное, как обязательство банка, и если их принимают в других учреждениях, то, значит, верят банку, выдававшему их. Другие свидетели, в том числе и товарищ обер-прокурора первого департамента правительствующего сената Бухе, говорили, что получили вкладные билеты под векселя. Эксперты, со своей стороны, высказали, что весь секрет заключается в кредитоспособности известного лица, а если это так, то о подлоге не может быть и речи, и обвинение Емельянова падает само собой.
Господа присяжные заседатели! Я выслушал речь второго представителя обвинительной власти, направленную, главным образом, к обвинению князя Оболенского. Против нее-то я сначала и представлю свои возражения и скажу, что тон и направление самой речи не могут быть объяснены требованиями существа дела, а были направлены единственно к тому, чтобы представить подсудимого в возможно более непривлекательном виде. Вся первая часть речи прокурора была преисполнена украшений, которыми прикрывалась бедность содержания обвинения. Представитель обвинительной власти слегка только коснулся судебного следствия, забыл об экспертизе, ссылался на законы, но делал попытки, по моему мнению, не совсем верные. Он два часа посвятил обвинению, которое касалось нравственной личности подсудимого и было направлено исключительно к глумлению над ним. Но, по моему мнению, позорить человека еще не значит обвинять. Я позволю себе разобрать цветы или, скорее сказать, тернии этого красноречия и показать вам, что кроется за ними.