Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Потапчук И. В.

Вторая судопроизводственная особенность заключается в том, что князь Оболенский обвиняется как соучастник лиц, которые обвиняются в служебном подлоге как директора банка. Судебная практика установила, что хотя члены правления и судятся как чиновники, но предаются суду как частные лица, в обыкновенном порядке. Особый порядок предания суду, установленный для должностных лиц, по отношению к ним не применяется, не применялся он, следовательно, и для князя Оболенского. В настоящее время это имеет огромное значение, так как князь Оболенский предан суду только потому, что преданы суду директора Кронштадтского банка. Между тем особый порядок предания суду составляет своего рода привилегию и некоторую защиту для обвиняемого. Виновность чиновника определяется и взвешивается прежде всего его начальством и потом уже судебной властью. Что это есть защита, вы поймете, конечно, в особенности в таком деле как настоящее, в котором само событие преступления составляет вопрос, очевидно, спорный. Если бы дело пошло сначала к начальству в министерство финансов, то там сказали бы, как дела делались; финансовые власти разрешили бы вопрос о вкладных билетах, о законности их и о незаконности выдачи этих билетов под векселя и без векселей, и этот тяжелый для вашей совести вопрос являлся бы у нас разрешенным до суда. Мы бы стояли на твердой почве. Итак, значит этого особого порядка предания суду, ограждающего обвиняемого в служебных преступлениях, в сем деле не было соблюдено.

Затем, в самом обвинении существует странность — это его неправомерность. Я думаю, господа присяжные заседатели, что вы не могли не обратить внимания на то, что много лиц показывали в качестве «свидетелей» перед вами по таким предметам, которые составляют единственное обвинение против князя Оболенского. Вы видели лиц, которые являлись здесь на суде, но слышали и про других лиц, бывших в виду у прокурорского надзора в то время, когда составлялся обвинительный акт. Лица эти совершали однородные с обвиняемым действия и тем не менее не были привлечены к делу как обвиняемые. Мало того, господин прокурор выбирал и между членами

правления без всякого видимого основания. Например, Сутугин, который заведовал в Петербурге всем счетоводством по сухарной операции Шеньяна и князя Оболенского, вместе с тем был и членом правления Кронштадтского банка,— он не обвиняется в соучастии точно так же, как и барон Фитингоф. Я, разумеется, не говорю это в смысле желания отягчить их участь, да и не могу этого сделать, так как против них обвинения по вкладным билетам не предъявлено, но я указываю только на различия между лицами, сделанные обвинением, которые могут быть объяснены только произволом или ошибкой. Князь Оболенский — частный человек — обвиняется как соучастник в служебном подлоге, выразившемся в выпуске вкладных билетов. Но что нужно для того, чтобы связать князя Оболенского с членами правления Кронштадтского банка как участника? Об этом обвинение опять-таки ничего не говорит. Я знаю, что могут быть дела такого рода, где обвиняются частные лица в соучастии в служебном преступлении. Представьте себе, что кто-нибудь подговаривает и подкупает судебного следователя, чтобы он составил ложный протокол, очевидно, это лицо будет судиться как участник в служебном подлоге. Тот, кто подговаривает казначея сделать растрату казенных денег, будет участником в растрате, за которую будет судиться казначей. Но в настоящем деле о каком-либо подговоре или подкупе нет ни слова. Князь Оболенский обвиняется совершенно по другой статье закона, он обвиняется в выпуске вкладных билетов, зная, что они были подложны. И таким образом, для обвинения князя Оболенского главным образом должно быть доказано два положения, а именно; что вкладные билеты были подложны, но кроме того, что он, сбывая их, знал за достоверное, что они действительно подложны. Обвинение в настоящее время выяснило то, что было мне не ясно по обвинительному акту. Обвинение высказало здесь, что для него подложны безразлично все вкладные билеты, выданные не за наличные деньги. Под векселя ли последовала такая выдача или без векселей — для обвинения не составляет разницы. На предварительном же следствии говорилось только о подложности вкладных билетов, выданных без обеспечения, т. е. без векселей. Я утверждаю, что если с такой точки зрения смотреть на вкладные билеты и доказывать их подложность, то подложным явится всякое свидетельство, в котором пишется, что деньги получены сполна, между тем как выданы не деньги, а вексель. В заемном письме также пишется, что наличных денег отдано столько-то, между тем заемное письмо выдается и, как это может быть, получен товар, а не деньги, по расчету, за услугу и пр. В купчей крепости также пишется, что деньги все сполна получены, в закладной также, тогда как иногда деньги и не должны получаться и документ выдан по разделу или другому случаю. Во всякого рода денежном документе говорится, что деньги получены, которые на самом деле не получались; весь вопрос в валюте, а валюта может быть и не деньги. В настоящее время экспертиза говорила, что вообще вкладной билет для третьего лица является уже несомненно подлинным и обязательным, если он, как в настоящем деле, подписан членом правления, бухгалтером и кассиром. Эксперт тайный советник Сущов говорил, что действительно вкладные билеты банка могут быть выданы под учет векселей. Все дело, как он выразился, в кредитоспособности лица, которое выдает вексель. Разумеется, об этом обвинением упомянуто не было, но дело в том, что в Петербурге люди, имевшие гораздо более скромное состояние, чем князь Оболенский, учитали свои векселя под вкладные билеты и несомненно, что вкладные билеты выдавались под их векселя, что это было известно правительству и в известном случае разрешалось. Словом, хорошо ли это или дурно, вредно — это другой вопрос, но ясно, что это вопрос темный, не разъясненный и что объяснение его здесь идет не законодательным путем, а уголовным.

Не лучше ли было прежде спросить мнения и заключения министерства финансов и уже с готовым взглядом на дело прийти к вам, господа присяжные заседатели? Какое же положение защиты, долженствующей доказывать, что такие дела делались гласно и открыто. Ведь вам известно, что это делалось. Бесполезно доказывать, что день — день и ночь — ночь. Выдавались вкладные билеты не за наличные деньги, но под учет векселей, не только здесь в Петербурге, но и везде, по всей России; делалось это с ведома властей, а иногда и по прямому их разрешению. Люди должностные, которые об этом здесь показывали, не отвергают подобного обстоятельства, но говорят уклончиво. Что сказали бы те же лица, если бы их спрашивали не под угрозой, как здесь, а на предварительном следствии, как начальство, лишь для разъяснения неопределенного предмета. Я думаю, что они говорили бы и свободнее и откровеннее. Полагаю, что в руках прокурора были все средства разъяснить вопрос о вкладных билетах иным путем, чем он был разъяснен, разъяснить путем законодательным, но не давать повода подсудимому говорить теперь, что его обвиняют в том, что все делали, что делалось заведомо со стороны лиц должностных, и ставить ему не только в вину, но и в преступление, что не только терпелось, но в иных случаях и прямо разрешалось правительством. Вот все, что я желал сказать относительно вкладных билетов вообще.

Но затем, ведь князя Оболенского винят и в том, что он реализовал эти вкладные билеты. Но об этом поговорим после. Надо вспомнить сначала, как князь Оболенский получал эти вкладные билеты. В 1874 году Кронштадтский банк сделался предметом нашествия компании дельцов, взявших банк под свое покровительство; первым их действием было то, что они взяли из него все наличные деньги, которые находились в кассе банка; одни взяли их для себя, другие для других — словом сказать, в период с 1874 до 1876 гг., касса банка была вполне опустошена по отношению наличных денег. До 1876 же года князь Оболенский не имел никакого знакомства ни с Кронштадтским банком, ни, в частности, с компанией его заправителей. Во главе банка стоял Шеньян, человек, который вырос, так сказать, с малых лет на бирже, в делах биржевых, занимался ими, понимал торговлю до тонкости, но занимался не столько правильной, спокойной торговлей, сколько рискованными спекулятивными делами. Шеньян, по словам слышанных нами свидетелей, получил в наследство от отца долг в 100 тысяч рублей и экспедиторскую контору. С долгом постоянно продолжал свою деятельность. Экспедиторство давало 10—15 тысяч в год. Но другие дела его шли несчастливо, и дефицит скоро был около 300 тысяч рублей. Он потерял на Шиерере, на Эрбере и других; потерял на Боровичской железной дороге, на военном комиссионерстве. И при этом тратил на себя, по словам его личного секретаря Абеля, не менее 25 тысяч рублей в год. Таково было положение Шеньяна в 1876 году, когда он познакомился с князем Оболенским. С другой стороны, возьмите: кто такой был князь Оболенский? Князь Оболенский — дворянин Тульской губернии, богатый человек, получивший богатство по наследству, служивший успешно, дослужившийся в тридцать четыре года до статского советника, шталмейстера, от рождения окруженный всеми благами жизни, и вообще человек, скорее способный проживать деньги, чем наживать их. Князя здесь желают представить каким-то отчаянным спекулянтом. Это неверно. До 1875 года он ни с кем никаких дел не имел. Первое его дело, которое втянуло его вообще в не свойственную ему деловую сферу, было дело постройки Ряжско-Вяземской железной дороги. Он желал, чтобы эта дорога прошла через его имение. Вот что вызвало князя Оболенского к этому делу и сделало его подрядчиком.

Были люди, которые нашли выгодным привлечь его к этому делу, и он согласился, потому что дорога эта проходила через его имение; он нажил тут известную сумму. У него были угольные копи, и он стал заниматься этим делом как помещик.

Таковы два промышленных дела, которыми он занимался, таковы были его спекулятивные действия до 1877 г., до тех пор, когда он взял сухарный подряд. Для человека, глядящего на дело не предубежденно, я думаю, ясно, что князь Оболенский сделал большую ошибку, взяв этот подряд, потому именно, что он не представляется таким аферистом, каким желает выставить его обвинение. Оболенский не мог выполнить этого подряда с выгодою для себя при честном отношении к делу. Подряд нужно было окончить в четыре месяца, надо было выстроить множество зданий, сделать разные заготовки и за ту цену, которую он взял, надо было возить сухари до границы. Убытки оказались громадные. Для человека не знающего, не понимающего, никогда таких дел не ведшего, естественным последствием были те разорительные убытки, которые и понес Оболенский. Были у него служащие люди, достойные доверия, на которых он мог положиться, эти не нажились, а другие, на которых он также полагался, нажились в ущерб делу. Я должен возразить здесь Шеньяну, утверждавшему, что это дело, т. е. сухарное, потому дало убытки, что им занимался Оболенский, а что где он не занимался, оно дало барыши, хотя и небольшие. Оно так и не так. Дело должно было дать убытки само по себе, но не только вследствие незнания и неумения Оболенского; так, подряд сухарный в Бухаресте, которого не касался Оболенский, дал убытку около 200 тысяч рублей, им же заведовал Шеньян. Следовательно, я не думаю, чтобы дело это было такое выгодное, так легко давало возможность нажить огромные деньги. Судебное следствие не дало нам ясных данных, почему князь Оболенский взял этот подряд, но для меня важно установить то положение, что князю Оболенскому был дан подряд и что он уже взял к себе Шеньяна в компаньоны, как человека, более его понимающего дело. Скажите, есть ли основание предположить, что если бы князь Оболенский знал действительное положение Кронштадтского банка, он обратился бы к Шеньяну в 1877 г.? Он, человек богатый, берущий двухмиллионный подряд, за который дельцы дали бы ему отступного и стали бы исполнять, как другие, т. е. выигрывать на недоброкачественности сухаря и делать проделки. Какая была ему выгода идти к Шеньяну, если бы он знал, что Кронштадтский банк представляет одну руину, пустую лавочку, в которой торговали для прилива. Какая ему была радость обогатить банк, отдать ему дело, если и невыгодное

в сущности, то выгодное по наличным деньгам, которые причитались по положению из казны. Если вспомнить, что вкладные билеты выдавались, в сущности, под такое обеспечение, как подряд в 800 тысяч пудов по 2 рубля 55 коп. за пуд, то Шеньян по сухарному подряду получил около миллиона рублей наличных денег за билеты. Затем был взят и другой подряд, за который также Шеньян получил наличных денег из интендантства около миллиона рублей.

Вот при каких обстоятельствах был взят этот подряд пополам с Шеньяном. Действительно, князь Оболенский имел расчет на то, что помощь будет получаться вкладными билетами банка, он знал, что это делалось на всех подрядах и что банк вполне обеспечил его векселями, потому что никто не имел права сказать тогда, что векселя его ничего не стоят. В 1876 г. он имел состояние наличными в 250—300 тысяч за всеми долгами. Обвинение говорит, что это не так, что он не имел ничего. Можно сказать что угодно, но мы основываемся на свидетельских показаниях, которые говорят о фактах, относящихся до 1877 г. Если у человека, который, как утверждают, употребил средства для сокрытия имущества, осталось, по оценке присяжного попечителя, недвижимого и движимого имущества теперь на 65 тысяч рублей по самой низкой цене, то нет ничего невероятного, что в то время, т. е. в 1876 году, средства у него были гораздо значительнее, вчетверо примерно больше. Я утверждаю, что если бы речь о большей или меньшей состоятельности Оболенского была поднята раньше, она была бы приведена в известность на предварительном следствии, и теперь можно было бы сказать определенно, а не ставить нас в такое положение, что я буду признавать одно, а прокурор совершенно иное, и мы будем спорить без конца. Здесь говорилось о том, что в 1878 г., по свидетельству Ламанского, князю Оболенскому была выдана большая ссуда из Государственного банка под обеспечение имения его или его жены. Но свидетель Ламанский тут же разъяснил, что имение, под которое была выдана ссуда 60 тысяч, продано с публичного торга, так что оно в счет имущества, о котором шла речь в нынешнем судебном заседании, идти не может.

Первый подряд был взят князем Оболенским с Шеньяном и был поручен Трузе. Из депеш, которые здесь были прочитаны, вы видите, что Трузе был на «ты» с Шеньяном и собственно он был управляющим дела, а не князь Оболенский. Все операции сосредоточивались в Москве, а на князе Оболенском лежала только материальная часть. Подряд этот был окончен в срок, но расчет между компаньонами не был окончен. Второй подряд начался тогда, когда расчет с Оболенским по первому подряду не был приведен к окончанию. Все это, разумеется, мало, казалось бы, имеет отношения к настоящему делу, но я поневоле должен касаться этого, потому что разбор этих обстоятельств вошел в состав обвинительного акта. В течение периода выполнения первого сухарного подряда выдавались вкладные билеты, которые реализовались князем Оболенским в Туле, Орле и Москве и реализовались всегда под его собственной ответственностью, потому что князю Оболенскому верили, т. е. верили, разумеется, его имениям. Если бы он был в то время человеком без средств, то кто бы давал ему деньги за эти билеты? Нет ни одного факта в деле, который показывал бы, чтобы кто-нибудь из закладчиков, из дисконтеров не знал сущности тех билетов, которые он покупал, не зная их стоимости или того, чтоб они выдавались банком на векселя. Мы имеем даже доказательство тому, что Государственный банк сам приобретал их по 70 и 72 коп. за рубль. Нельзя не признать, следовательно, что князь Оболенский, реализуя билеты под свою ответственность, имел основание поступать так, потому что он владел имением и считал себя вправе надеяться в начале предприятия на окончание подряда с известной выгодой.

Второй сухарный подряд был не окончен вследствие заключенного мира, все действия подрядчиков были прекращены и начался спор между казной и подрядчиками по расчетам за то, что было подрядчиком сделано. Эта остановка повлияла вредно на дело и еще более спутала расчеты князя Оболенского и Шеньяна, которые, к сожалению, вели вместе с тем и множество других дел. Тогда начался быстрый обмен вкладных билетов, особенно с августа 1878 г. Тогда-то, в октябре 1878 г., были заложены билеты в Смоленске, в Витебске и в Минске неким Бирулей, который был рекомендован Оболенскому Маллером, агентом Шереметьева. Бируля этот ездил и реализовал билеты, причем о действиях своих в Смоленске и других городах уведомлял депешами Шеньяна. Депеши эти были здесь прочитаны. Я не вижу, в чем этот залог может относиться к вопросу о подлоге. Положим, что билеты были реализованы дешево, но что же из этого. Если бы вам жаловались, что были введены в заблуждение этими билетами, тогда так, но подобных жалоб никем не заявлено. Очевидно, что расчеты между Шеньяном и князем Оболенским запутались особенно вследствие небрежного отношения к делу Шеньяна. Нам известно, как Шеньян занимался делами Кронштадтского банка, которого он был, по его собственным словам, хозяином. Сам он в Кронштадте не жил, получал оттуда и посылал туда деньги и билеты, сосчитывался же в четыре месяца раз. Какой же тут может быть порядок в счетоводстве? Эксперты определили сумму вкладных билетов, взятых князем Оболенским под расписки, только здесь на суде, на предварительном следствии этого сделано не было, и ему ставилось на счет 2 с половиной миллиона необеспеченных и невозвращенных вкладных билетов. Расчет этот в 2 миллиона сделали по книгам второй сухарной операции тульской конторы по книгам Кронштадтского банка, тогда как в деле находились прямые документы, расписки князя Оболенского. То, что расписки Оболенского на вкладные билеты найдены в делах Шеньяна, имеет громадное значение и подтверждает справедливость того, что князь Оболенский говорил: «Я с банком имел случайные дела, давал векселя, получал вкладные билеты и их возвратил обратно. Но все сухарное дело я вел с Шеньяном, а не с банком. От Шеньяна я получал билеты и ему посылал векселя и наличные деньги. Шеньян получал деньги из интендантства и вел расчеты с банком». Слова Оболенского подтвердились экспертизой, признавшей, что из книг Кронштадтского банка не видно, чтобы банк имел какое-либо отношение к сухарному подряду. Вкладные билеты всегда одновременно обменивались на векселя, но и это делалось таким образом, что князь Оболенский подписывал бланки и передавал их по требованиям Шеньяна, передававшего их Лангвагену, который выписывал эти бланки по мере надобности. Делалось это таким образом потому, что Оболенский не жил в Петербурге. Он выдавал вперед на сумму, которую требовал от него Шеньян, бланки или векселя. Дело Шеньяна было заботиться о том, чтобы суммы выдаваемых затем билетов соответствовали сумме полученных бланков.

Мы заговорили о бланках и невольно приходится сказать несколько слов о значении бланков, ибо 750 тысяч рублей бланков, подписанных Оболенским и найденных в кассе, признаны теперь недействительными. Бланки эти недействительны теперь, но когда они выдавались Оболенским, они всегда могли иметь значение векселя для него. Не вина Оболенского, что текст остался непрописанным по небрежности. Те прописанные векселя, которые теперь заявлены против него конкурсом Кронштадтского банка на 600 тысяч, были выданы точно так же, как и те 750 тысяч, которые остались непрописанными по забывчивости Шеньяна. Если вы написали бланки, вы предоставили право написать текст какой угодно. Этот документ всегда будет для вас обязателен, и нет средства, которое могло бы этот документ опровергнуть. Тот факт, что бланки остались невписанными по небрежности, нельзя ставить в вину князю Оболенскому, они снимают с него ответственность за вкладные билеты, необеспеченные будто бы на 750 тысяч рублей.

Затем, немаловажно также указание экспертизы относительно того, что векселей с бланками Оболенского и Шеньяна в течение 1877 и 1878 гг., проведенных по книгам банка, насчитывается до громадной цифры в 2 миллиона 886 тысяч рублей. Нельзя не признать ввиду этих цифр, что Оболенский имел основание считать себя выдававшим достаточное количество векселей по числу взятых им билетов. Экспертиза признала также, что вкладных билетов взято было князем Оболенским лично на 2 миллиона и что таковых было продано Вейденгаммеру как поверенному Оболенского на 500 тысяч. Из этого числа на миллион были возвращены по распискам, а на полтора миллиона находятся здесь, на столе. Билеты эти представлены в конкурсе в обмен на векселя, но они не приняты. Экспертиза установила эти факты на основании единственных документов, в которых признает значение защита, т. е. на основании расписок. Какое же право на основании своих собственных книг имеет говорить Шеньян, что Оболенский не возвратил в банк миллионных сумм, тогда как из собственноручных расписок Шеньяна, найденных в кассе банка, видно, что он взял вкладных билетов на 3 миллиона рублей. Мы составили счет возвращенных Оболенским билетов и пришли к заключению, что он возвратил и выкупил их на большую сумму, чем взял, а куда девались вкладные билеты на 500 тысяч рублей, т. е. на ту разницу, которую составляют билеты, взятые Шеньяном из банка (3 миллиона рублей), и билеты, взятые Оболенским и Вейденгаммером у Шеньяна (2 миллиона 500 тысяч рублей),— это невыяснено. Следует помнить также, что экспертиза признала здесь уплату до 400 тысяч рублей, которая значилась переводом Оболенским за вкладные билеты Шеньяну. Сверх всего, к делу представлено Оболенским на 350 тысяч различных квитанций и переводов, которые выдавались разными провинциальными кредитными учреждениями, свидетельствующими об уплате упомянутых сумм Оболенским за билеты. Ведь это не одна вексельная бумага, а сотни тысяч рублей. Господа присяжные заседатели прибавят к этому имения, проданные с публичного торга — все за те же билеты, и прибавят к этому 2 миллиона рублей наличными, полученными за сухарный подряд Шеньяном. Денежки хорошие! Экспертиза нам выяснила здесь, что 720 тысяч наличных денег в течение 1878 и 1879 гг. были переданы Шеньяном в Кронштадтский банк. Ведь это он же говорит, что дефицит от подряда был, спрашивается, откуда же он брал эти деньги? Ведь в то же время он нес убытки по множеству других дел, проживал сам 25 тысяч рублей в год. Откуда же брались деньги на покрытие всех этих расходов? Оставь он эту сумму, т. е. 720 тысяч рублей, в деле, не пришлось бы выпускать столько билетов, и неоконченный расчет был бы покрыт и настоящего дела бы не было. При таком положении дел, счетов и расчетов я невольно спрашиваю себя, отчего Шеньян ставит себя в такое положение относительно Оболенского, будто он, опытный банковский делец, был увлечен недельцом-помещиком в невыгодную сделку и что банк был увлечен к погибели Оболенским. Неужели Оболенский может быть уподоблен коварному обольстителю, а Кронштадтский банк неопытной девице? Мне кажется, нетрудно решить, кто кого увлек. Едва ли князь Оболенский мог увлечь Кронштадтский банк, который утратил свою невинность слишком давно. До знакомства Шеньяна с князем Оболенским в банке ничего не оставалось, кроме вывесок.