Русские в начале осьмнадцатого столетия
Шрифт:
— Да не бойся, мой друт! Коли Симский тебе не нравится, так Бог с ним.
— А разве он что-нибудь вам говорил? — промолвила Ольга Дмитриевна.
— Теперь ничего. Да ведь он уж за тебя сватался.
— Что вы говорите?
— Да, мой друг. Вот когда ты жила еще у своей тетки, родной его дядя, Данила Никифорович, сам приезжал ко мне сватом, а я как будто бы отгадал, что Симский тебе не по сердцу, и слушать его не стал.
— Ах, дядюшка!..
— Что, племянница?
— Да
— И, что ты, матушка?
— Вы говорите, что Симский мне не нравится?
— А как же, Оленька? Котда я уговаривал тебя выйти замуж за Шелешпанского, ты плакала, а и теперь также, лишь только я намекнул тебе о Симском…
— Ах, дядюшка! — прервала Запольская, потупив глаза, — да ведь я тогда плакала с горя…
— А теперь от радости? Ага, смиренница, промол-вилась!
— С радости!.. — повторила Ольга Дмитриевна, и в глазах ее снова блеснули слезы. — Почем знать, может быть, теперь Симский…
— Нет, мой друг, и теперь все то же. Ведь он приехал сюда затем, чтоб выручить из беды твоего мужа… Да, да, Оленька, Симский думал, что ты давно уже княгиня Шелешпанская, и кабы ты видела, как он обрадовался, когда я сказал, что ты еще не замужем… Ну, да что об этом говорить! Видно, пословица-то недаром: «Суженого конем не объедешь». Прощай, Оленька! Мне пора ехать к Рокотову, а завтра я отправляюсь в Москву, и если Данила Никифорович опять заговорит о своем племяннике, так что ж, матушка… прикажешь ударить по рукам?
— Воля ваша, дядюшка.
— А твоей-то воли нет?
— Ах, какие вы!..
— Ну, добро, добро!.. Прощай, мой друг!
— Что ж это Максим-то Петрович не едет? Ведь он сказал тебе, племянник…
— Да, дядюшка, он спросил меня, у вас ли я живу, и сказал, что послезавтра непременно со мной увидится.
— Ну, так и есть! Ты был у него третьего дня, и коли он выехал вчера, так должен быть сегодня к обеду. Ты не знаешь, где он остановился?
— Не знаю, дядюшка.
Разумеется, эти вопросы делал Данила Никифорович Загоскин племяннику своему Василию Михайловичу Симскому.
— Коли он приедет сюда с племянницей, — продолжал Данила Никифорович, — так, верно, остановится в доме у сестры, а если один, так, может статься, и ко мне взъедет. Нечего делать, надобно подождать его к обеду Как ты думаешь, жена?
— Воля твоя, Данила Никифорович, — промолвила Марфа Саввишпа. — Только я за гуся не отвечаю: пережарится, батюшка.
— Беда не большая. Мы с Максимом Петровичем люди не привередливые. Ты говорил мне, Василий, что он тебя ласково принял?
— Очень ласково.
— Очень ласково! Да это еще ничего: Максим Петрович человек радушный,
— Нет, дядюшка! сначала он был только приветлив со мной, а под конец так меня обласкал, что я и слов не нашел. Уж он хвалил, хвалил меня!.. А как стал прощаться со мной, так назвал другом сердечным.
— Ну, это не дурно. А намекал ли он тебе что-нибудь… знаешь, о том?..
— Как же, дядюшка, и очень намекал…
— И это хорошо! Максим Петрович не скажет слова на ветер — не такой человек. Да и ты не глупо сделал, племянник: расхвалил русских генералов, а немецкого-то генерала ругнул… Умно, любезный, умно! Потешил старика…
— Я говорил это, дядюшка, не ради его потехи: это-сущая правда.
— И, Василий! Ну хоть бы и душой-то немного покривил, что за беда! Ведь немцам от твоих слов ни хуже, ни лучше не будет, а Максиму Петровичу это как маслом по сердцу!.. Так ты, племянник, хочешь, чтоб я с ним опять речь повел об Ольге Дмитриевне?
— Ах, сделайте милость, дядюшка!
— Ну так и быть, попытаемся еще разок. А ведь обидно будет, коли он и теперь так же заломается…
— Дай-то Господи! — прошептала Марфа Саввишна.
— Что, что? — прервал Данила Никифорович.
— Да, государь, не прогневайся! Кабы моя воля, так я бы ни за что не благословила Васеньку жениться на этой Запольской.
— Не благословила! А почему бы так, сударыня? Что, она невеста бедная, что ль?
— Нет, батюшка, с достатком.
— Собой, что ль, не хороша?
— И этого сказать нельзя: личико у нее смазливое и по годам опа ровня Васеньке.
— Все говорят, что она предобрая.
— И это может быть.
— Так чего ж еще тебе? Рожна, что ль, прости Господи!
— Эх, Данила Никифорович! да ведь жена должна быть хозяйкой в доме, угождать мужу, заботиться о детях…
— А почему ты думаешь, что Ольга Дмитриевна…
— И, батюшка! чего ждать от такой девицы, которая по немецким ассамблеям ездит, в заморские робронты одевается и пляшет с кем ни попало…
— Так что ж, тетушка, — прервал Симский, — Ольга Дмитриевна человек молодой, почему ей не повеселиться?
— Ох, Васенька! припомни мое слово: сядет тебе это веселье на маковку!
— Добро, добро! — прервал Данила Никифорович. — Ты это, Марфа Саввишна, говоришь потому, что сама-то устарела.
— Ах, батюшка, разве я не была так же молода?
— Была, мой друг, да в то время об ассамблеях-то у нас и речи не было и вас всех, моих голубушек, за ключиками держали; а будь-ка ваша воля, так, может статься, и ты бы поехала на вечеринку к немцу Гутфелю.