Русские в начале осьмнадцатого столетия
Шрифт:
— Нет, Данила Никифорович, — сказал Шетнев, — не мешай! Что, в самом деле, племянник твой за выскочка, — один изо всего полка уцелел! Ведь он у тебя, я слышал, молодец, — так живой в руки не дастся.
— Да, это правда, а за куст и подавно не спрячется.
— Так и думать нечего! Ступайте, матушка Марфа Саввишна, дело христианское, богоугодное…
В столовой послышались шаги поспешно идущего человека. Двери отворились — и Симский вошел в комнату.
— С нами крестная сила! — вскричала
— Друг сердечный, Василий, ты ли это? — сказал Данила Никифорович, обнимая племянника.
— Я, дядюшка, я!.. Здравствуйте, тетушка!
— Голубчик ты мой! — воскликнула Марфа Саввишна, осыпая поцелуями Симского. — Ты жив… тебя турки не убили?
— А вот как видите.
— Ну, Герасим Николаевич! — сказал хозяин, обращаясь к Шетневу, — ты советовал жене отслужить по нем панихиду…
— Ну что ж, Данила Никифорович, теперь Марфа Саввишна вместо панихиды отслужит благодарственный молебен!
— Отслужу, батюшка, отслужу!.. Подлинно милость Божия! Подумаешь: один как перст изо всего полка остался!
— Нет, тетушка, не одип, наш полк благодаря Бога целехонек.
•— Что вы говорите, батюшка? — прервал Шетнев. — Так поэтому ваш только полк и уцелел?
— Нет, государь мой, все целы. Ну конечно, в ином полку народу гораздо поубыло, и наш поменьше стал, да без этого нельзя.
— Скажите пожалуйста!.. Ох уж мне эти вестовщики!.. И ведь выдумают же, проклятые!
— А что, видно, нас всех похоронили.'
— Чего, батюшка! У нас слухи были, что из всего русского войска ни души не осталось.
— И что турки-то уж в Полтаве! — подхватила Марфа Саввишна.
— Нет, тетушка, далеко от Полтавы, — сказал Сим-ский, улыбаясь, — да вряд ли туда и пойдут.
— А что государь? — спросил Данила Никифорович.
— Слава Богу, здоров. На прошлой неделе он сам изволил отправить меня с именным указом. Я сейчас был в Сенате и вручил его господам сенаторам.
— Так он, батюшка наш, жив и здоров! — вскричал Шетнев, сложив умильно руки. — Слава тебе Господи! Не отринул ты грешных молитв наших!
— Л что, племяпник, — молвил Данила Никифорович, — скажи по правде: что, дела-то наши худо идут?
— Да, дядюшка, тесненько нам приходило.
— Слышишь, любезный? — прервал Шетнев.
— Турки обложили нас со всех сторон…
— Слышишь? — повторил Шетнев.
— И надобно сказать правду наше дело было десперантное.
— Какое? — спросил Данила Никифорович.
— Десперантпое, то есть отчаянное.
— Слышишь, Данила Никифорович?
— Слышу, любезный!.. А теперь?
— Теперь, кажется, пошло на мировую.
— Почему ты это думаешь?
— А вот почему, дядюшка: когда государь изволил послать меня в Москву,
— Господи! — вскричала Марфа Саввишна. — Так ты был у них в полону?
— Был, тетушка.
— И тебя не зарезали, пе повесили, не закопали живого в землю?
— Нет, тетушка, Бог помиловал. Напротив, они и в плену меня не оставили, а отпустили с честью и даже дали мне проводников. Вот потому-то я и думаю, что у нас с турками положен штиль-штанд.
— Штиль-штанд! — повторил Данила Никифорович.
— Да, дядюшка, то есть армистициум.
— Армистициум. А это что такое?
— Сиречь перемирие.
— Ну так бы и сказал, братец. Да что это, племянник, или у вас в Питере-то все так товорят?
— О нет, дядюшка, как можно, чтоб все так говорили! Ведь и в Петербурге много людей непросвещепных.
— Вот что! Ну, этого я еще не знал. Так, по-вашему, просвещенный человек должен говорить по-русски так, чтоб его свои не понимали?.. Ох вы, петербургские! перехитрили вы, кажется!
— Ну, прощай, любезный! — сказал Шетнев, — пора домой.
— Батюшка Герасим Николаевич, — молвила Марфа Саввишна, провожая гостя, — ты поедешь мимо Нимфо-доры Алексеевны Добрынской, заверни к пей на минутку, скажи о нашей радости и о том, что мы слышали от Васеньки…
— Извольте, Марфа Саввишна. Только она мне не поверит.
— Что ты, батюшка!
— Право, не поверит. Да не прогневайтесь, и я пе вовсе верю вашему племяннику. Человек служивый говорит то, что ему приказано. Ну, да утро вечера мудренее: узнаем когда-нибудь всю правду. Прощайте, матушка!
— Долго ли ты у нас пробудешь? — спросил Данила Никифорович Симского.
— Не знаю, дядюшка. Коли мир состоится, так, может быть, мне дадут здесь отдохнуть. Теперь позвольте на часок отлучиться…
— Куда?
— Я видел в Сенате моего однополчанина, Андрея Степановича Мамонова, и обещал побывать у него сегодня до обеда.
— Ну, ступай, мой друг… Да постой, я велю тебе заложить мою одноколку
— Нет, дядюшка, мне езда до смерти надоела, пойду лучше пешком.
— Только, пожалуйста, Васенька, — сказала Марфа Саввишна, — не замешкайся, дай мне насмотреться на тебя, мое сокровище!
— Часа через два непременно ворочусь, тетушка. Мамонов жил все там же, то есть на Варварке, в доме своего родственника, Шеина. Симский, входя к нему, повстречался с каким-то барином, который, посторонясь, отвесил ему низкий поклон. Лицо этого господина показалось Симскому знакомым, но он никак не мог припомнить, где его видел.